Он поднялся, вернее, словно подброшенный катапультой, выскочил из уютных объятий мягкого кресла и заторможено огляделся. Привычная обстановка: софа, книжные полки, столик, телевизор, кресло... Мягкое, уютное кресло взывало к покою и умиротворению. Но Он был уже неподвластен гипнозу обыденности вещей. Он перешагнул порог, разделявший прежнюю жизнь, до краев заполненную планами, проблемами, желаниями и привычками, от жизни будущей, в которой оставалось только одно - финальная сцена. В эти мгновения проклятое кресло не ассоциировалось с привычным атрибутом мирной жизни. Он смотрел на велюровые подушки, а видел... Электрический стул! Место казни, аутодафе. Место своей смерти. С того момента, как он собственной рукой запустил самоубийственный ритуал, прошло не более получаса. Да, экзекуция продолжалась совсем недолго, но муки приговоренного были ужасны. Теперь предстояло поставить последнюю точку в сценарии того странного, тянущегося десятилетия спектакля - казнить Ее и уйти вместе с ней... Куда? Он всегда полагал себя материалистом, а потому имел все основания быть уверенным - в Никуда. Иначе... Иначе и там, куда уходят, все с фатальной неизбежностью повторится опять...
Она тихо посапывала, привычно раскинувшись на своей широкой софе. Локоны роскошных каштановых волос живописно разметались по подушке. Совершенный овал спокойного лица вполне мог бы принадлежать уснувшему ангелу. Полурасстегнутая мужская рубашка (Она так любит надевать на себя вместо ночнушки мужские рубашки! А эта-то чья? На мою не похожа...) обнажила чуть тяжеловатую, прекрасной классической формы грудь молодой женщины-матери. Твердый, слегка коричневатый сосок манил немедленно, вот прямо сейчас, прикоснуться к нему кончиками пальцев, языка и ощутить жаркую волну той самой дрожи, которая всегда охватывала Ее в моменты, когда Она была готова принимать ласку...
- Ну, нет, с-с-сука! Больше так дешево ты меня не купишь! После всего мне безразличны, нет, более того - отвратительны твои пушисто-розовые прелести!.. Впрочем - вру. Опять сам себе вру! Да я с радостью припал бы губами к этому удивительному чуду и забыл обо всем, если... Но в воспаленном мозгу с настойчивостью предсонного комара все звучит, звенит, резонирует громовыми раскатами Ее милый, с легкой хрипотцой, голос - жуткие слова, которые Она изрекала с детской непосредственностью пьяного вдрабадан человека всего менее часа тому...
Справедливости ради следует сказать, что Она не была пьяна. Она вообще потребляла спиртное только в мизерных дозах за компанию, и уж тем более невозможно было напоить Ее до такого состояния, чтобы Она начала говорить правду о себе. Он всегда поражался тому, как, порой жестоко, строго и логично умела Она регулировать взаимоотношения с самыми разными людьми. Все было под контролем - деньги и карьера, семья и дружба, встречи и расставания, нежности и печали. Сначала на уровне интуитивных ощущений, а далее - сопоставляя и анализируя, Он осознал, что ему причитается лишь небольшая, строго определенная доля Ее. И, естественно, Его начал мучить сакраментальный вопрос: кому же достается все остальное?
