Фурии | страница 52
– Обещаешь? – Робин округлила брови.
– Ну-у…
– Говори, – усмехнулась она.
– Обещаю.
За спиной у меня щелкнула зажигалка, и в воздухе разлился сладковатый аромат конопли. Робин протянула руку назад, взяла у Алекс самокрутку и снова повернулась ко мне.
– Тебе еще предстоит многому научиться.
– Например? – рассмеялась я.
– Всему свое время. – Она покачала головой и глубоко затянулась. Город оранжево мерцал вдали, огни гасли один за другим. Грейс рассеянно перебирала волосы, выискивая в полутьме посекшиеся кончики. Алекс потянулась за вином, но порыв ветра опрокинул бутылку на землю.
– Становится холодно, – заметила она, не обращаясь ни к кому в отдельности.
На востоке послышалось какое-то громыхание.
– Похоже, пора, – сказала Робин и, перевернувшись, встала на колени.
Я посмотрела на небо, ожидая, что вот-вот вспыхнет молния, но небо было ясным. Шум нарастал, превращаясь в непрерывный гул. Робин схватила меня за руку и рывком подняла на ноги.
– Готова?
– Что?
– Приготовься. – Осененная белым светом, который шел откуда-то сзади и становился по мере усиления грохота все ярче и все четче, – это был шум приближающегося поезда, – она посмотрела на меня. Я повернулась к Алекс и Грейс – они застыли позади, бесстрастно вглядываясь в свет прожектора. Сердце начало колотиться, в висках застучало, начало ломить в затылке, ладони покрылись потом, ногти Робин впились мне в кожу. На мгновение мелькнула мысль, отчетливая, как в ночном кошмаре: они собираются толкнуть меня под поезд?
– Не можем же мы… – залепетала я, но мои слова потонули в оглушительном грохоте колес. Перед глазами замелькали картины пережитого. Возникли жуткие образы: пустые глазницы, ободранные ногти, меня толкают вперед, мы бежим, ветер дует нам в спину, влечет на противоположную сторону насыпи. Я обернулась и увидела сквозь стекла мертвые лица, на которых застыла, как маска, моя собственная кривая усмешка, мои собственные широко раскрытые глаза.
– Вот видишь? – Робин перевела дыхание и засмеялась. – Жива ведь?
Я молча кивнула – говорить не могла, ком все еще стоял в горле. Она протянула мне тлеющий косяк, и я глубоко затянулась, чувствуя, как сердце колотится о ребра; ощущение приятное, по крайней мере пока ты достаточно молод для того, чтобы представить, каково тебе будет на выдохе.
– Твою мать! – закашлялась я.
– Вот-вот, – засмеялась Алекс.
Наступила тишина, но уже какая-то другая, преображенная, насыщенная чувством физического присутствия. Я последовала за троицей через пролом в заборе, стараясь не задеть изодранную памятную ленту, прикрепленную к столбику. «УШЛА СЛИШКОМ РАНО», – гласила она. Буквы расплылись и полустерлись. Мы шли между рядами надгробий, отбрасывающих чернильно-темные тени.