Но брат отворачивался к стенке. Ему ничего не нужно! Михэлуке хочется умереть!
На третий день Бенони вдруг пулей влетел в комнату и, еле переводя дух, выпалил:
— Томека идет! И не один, а с какой-то костлявой горбатой бабкой. Слышь, Михэлука? А вдруг он привел с собой злую волшебницу? Наверное, наябедничал, что я налил ему дегтя в ботинки! Ой, что со мной теперь будет?
— Где ребенок? — донесся вдруг из кухни скрипучий голос.
Потеряв последние остатки храбрости, Бенони нырнул под кровать.
— Тетушка Саломи́я! — с удивлением воскликнула Олимпия. — Да как же вы взобрались на нашу горку? Добро пожаловать! Отдохните малость, отдышитесь, а потом я вам все по порядку расскажу про Томеку…
— Рада видеть тебя, Олимпия, — снова раздался хриплый, суровый голос. — Я пришла навестить сынка Рафилы.
— Значит, Томека вам все рассказал?
Бенони нетерпеливо закопошился под кроватью и потянул одеяло.
— Она к тебе пришла… Только это не волшебница… Это бабушка Саломия из Зэворыты. Мы с мамкой были у нее в гостях, она меня еще пирогом угостила. Это мамка Томеки.
Михэлука лежал, крепко зажмурив глаза, и весь дрожал. Он чувствовал, что в кухне должен быть и Томека. «Но почему он ничего не говорит? Почему молчит?»
Дверь протяжно скрипнула, и тетка шепотом окликнула больного:
— Эй, Михэлука!.. Смотри, что тебе принесла бабушка Саломия…
Михэлука приоткрыл глаза. К его кровати мелкими шажками подошла худая, сутулая, почти горбатая старушка со смуглым, сморщенным лицом. Из-под черной шали выбивались белоснежные волосы. Она присела на край постели и проницательно взглянула на больного своими маленькими черными, глубоко запавшими глазками.
— Бедный ягненочек! — прошептала она и нежно погладила лицо мальчика.
К горлу Михэлуки подступили слезы, и он быстро спрятал голову под одеяло.
— Ты-то чем виноват? — пробормотала старуха и неожиданно властно крикнула: — Никула́е!
На пороге появился Томека. В руке он держал узелок, и весь его вид — заросшие густой щетиной щеки, жалобно обвисшие усы и похудевшее лицо — говорил о том, как много он за эти дни пережил.
— Посмотри ему в глаза! — снова приказала бабушка Саломия.
— Ты уж прости меня, Михэлука! — тихо попросил Томека.
Сердце Михэлуки словно обожгло пламенем, у него сразу стало легко на душе, и он заплакал.
Томека весь съежился и, не зная, что сказать, тихонько положил узелок на подушку. В узелке были медовые соты.
Бенони высунул из-под кровати голову и дернул за подол вздрогнувшую от неожиданности старуху:
