– Ваш моральный настрой наверняка понравится мистеру Боннеру, – проговорил Фосс. – Он считает, что проходимцы, которых я набрал в экспедицию, не отвечают ее высоким целям. Как и большинство джентльменов, преуспевших в сфере ценностей материальных, мистер Боннер чрезвычайно озабочен моральным аспектом.
Немец с удовольствием прошелся бы по этой теме, но остроумие ему не было свойственно. Даже смех его звучал весьма натужно на фоне двух или трех банановых деревьев, которые покачивались на ветру у собеседников за спиной.
– Глядите! – указал Пэлфримен на муху с прозрачными крылышками, усевшуюся на перила мостика.
Похоже, он настолько впечатлился насекомым, сверкавшим всеми цветами радуги, что едва ли услышал слова Фосса, чему последний был отчасти рад.
Немцу хотелось обрести полную уверенность, сомнения в которой проистекали не из слабости его брони, а из явной неспособности ослабить силу своего компаньона. Естественно, осознавать это было неприятно.
Впрочем, вскоре Фосс совершенно овладел собой. Рядом с ним снова стоял рассеянный орнитолог, тычущий упругим пальцем в насекомое, кроме которого его явно ничего не интересовало.
Муха тут же улетела, и двое мужчин продолжили обсуждать практические вопросы. Фосс согласился свести Пэлфримена с мистером Боннером на следующий же день.
– Знаете, он человек достойный, – сказал Фосс. – Щедрый и надежный. Лучшего покровителя и желать нельзя.
Пэлфримен едва улыбнулся – по его полному задумчивому лицу будто скользнула тень перенесенной болезни.
– Берегите себя, мой дорогой, в этом городе неожиданных опасностей, – мило сказал Фосс при расставании у залитых солнцем ворот.
Фосс мог быть весьма мил и очень к тому стремился. Он улыбался с неподдельным обаянием, несмотря на острые зубы, и даже положил руку коллеге на плечо, что было для него нетипично.
Потом они расстались. Пэлфримен, живший в своем иллюзорном мире, пребывал в отличном настроении и шел не торопясь. Фосс поспешно направился по делам, и штанины его брюк захлопали на ветру.
В последующие дни немец подспудно размышлял о воле Божьей. Пестовать веру, как ему представлялось, надлежало исключительно женщинам – где-нибудь между приготовлением джема и глажкой белья. Он вспомнил племянницу Боннера, церемонную и наверняка чванливую девицу, которая носила свою веру, перекроив ее на женский лад. Пожалуй, в отличие от большинства ей присуща какая-то безучастная элегантность. Изредка ему попадались мужчины, принимавшие смирение без всякого стыда. Вполне возможно, что в порыве самоотречения личности такого склада испытывали некий чувственный восторг. Иногда Фосс с досадой отмечал, что ему подобные переживания недоступны, хотя и гордился этим. Да они буквально сливаются воедино с концепцией своего Бога, возмущался немец. Такие мужчины сродни женщинам! И все же ему вспоминались взгляды Пэлфримена и старика Мюллера – обоих он всегда сторонился, к обоим старался не привязываться.
