Кстати, нас стали посещать видения. Фрэнк Лемезурье пережил нечто важное и не хочет делиться со мной. С другой стороны, Гарри Робартс рассказывает мне все, ведь с расстоянием он делается проще и проще, причем простота его такого толка, что вполне может привести мальчишку либо к постижению великих тайн, либо к помешательству.
Если я не пустился описывать каждое дерево, каждую птицу, каждого аборигена на нашем пути, то лишь потому, что все эти подробности я оставляю для тех, кто не способен видеть ничего, кроме фактов. Ты же теперь обречена совершить со мной совместное путешествие до самого достославного или же гибельного конца.
Прими мои наилучшие пожелания и заверения в любви, ведь разлука нас с тобой лишь объединила. Я верю, это и есть истинный брак! Мы обуздали свои хрящи и кости, прежде чем осмелились принять плоть.
Утром, когда сократившаяся кавалькада двинулась на запад, Дугалд взял старую лошадь с натертыми ногами, ссадинами от подпруги и седла. Туземец робко стоял возле нее и ждал, пока мимо него не прошла последняя из уцелевших овец и тяжелая, дрожащая корова. Участники экспедиции окликали черного старика на ходу: иные учтиво, другие добродушно, один даже обругал. Наконец все скрылись из глаз – кроме пыли и Фосса.
– Прощай, Дугалд, – сказал немец, сидя в седле, наклонился и протянул ему руку.
И тогда старик, который мало разбирался в подобных жестах, взял его ладонь обеими руками и тут же уронил, ошеломленный разницей между кожей черного и белого человека. Он засмеялся от счастья. Лицо его покрывали полумесяцы сероватых морщин.
– Иди прямо в Джилдра! – наказал немец, придав голосу великодушия.
– Ла-а-адно, Джилдра! – рассмеялся старик.
– Не вздумай слоняться без дела и терять время!
Старик смеялся, потому что времени для него не существовало. Ноги немца устали от стремян.
– Отдашь письма мистеру Бойлу. Понял?
– Ла-а-адно! – опять засмеялся Дугалд.
– Письма целы? – спросил человек с надувшимися венами.
– Целы! Целы! – эхом отозвался оборванец.
Он сунул их в карман своего фрака, на фоне которого те ярко белели.
– Ну, – крикнул автор писем, – was stehst du noch da? Los![25]
Черный взобрался в седло. Ударив тощую лошадь босыми пятками, он убедил ее заковылять прочь.
Фосс отвернулся и поехал к остальным. Как всегда в этот час, он был слабым человеком, в бессилье предающимся надеждам. Огромное, пустое утро ужасало его до тех пор, пока шар солнца не взмыл ввысь.
