— Уж не вздумал ли он бежать? — сказал дядя Сиприен, прочитав письмо.
И тут же закусил губу, сообразив, что может разволновать мою мать. А она и вправду встревожилась:
— Бежать? Это конечно… Но если его поймают, тогда уж ничего хорошего ждать не придется.
— Человек он разумный, — добавил дядя, — и ничего не сделает, заранее хорошенько не обдумав. Он непременно взвесит «за» и «против».
Мать вздохнула. В ее душе, как и в моей, боролись страх и надежда. Я представил себе, как отец шагает по дорогам далекой Баварии. Он бредет по ночам, а днем где-то прячется, глодая сухую корку…
Второе письмо, господина Бенжамена, было кратким, но очень бодрым. Старик писал, что все складывается как нельзя лучше. Он совершенно здоров и готовится к дальнему путешествию. Часто думает о нас, о Вирване, о его горах и лесах. Он оставит наш адрес своему другу, у которого сейчас живет, а тот, возможно, сообщит нам что-нибудь о нем или при случае, если ему придется путешествовать по Пиренеям, навестит нас. Зовут его Пьер. Я сразу узнал круглый почерк господина Бенжамена. Строчки шли ровно, лишь кое-где было заметно, что рука его дрожала от старости или волнения. Но кто же был этот Пьер? Пока придется довольствоваться лишь намеками нашего друга.
Снег сыпал целый день, неторопливо, размеренно. Уже нанесло толстые сугробы, и вечером за окнами хрупкие хлопья всё еще кружились в легком танце.
В сумерках дядя Сиприен запихнул в очаг огромное дубовое полено, обвитое сухими стеблями вереска и мхом. Пока мы ужинали, яркое пламя освещало все кругом.
— К сочельнику найдем еще потолще! — сказал мне Бертран.
В этот вечер к нам никто не зашел. Разговор не клеился. Тетя Мария пыталась его оживить, но моя мать молча вязала и задумчиво глядела в огонь. Я тоже размечтался. Время от времени Бертран протягивал мне жареные каштаны, и я медленно их очищал. Заглядевшись на кучку угольев, я мысленно унесся отсюда и как птица медленно парил над белой безмолвной равниной. Вот я витаю над пространством цвета слоновой кости и холодной лазури, вот пересекаю просторы Гаронны и достигаю Тулузы, продолжая свой путь на север. Над столицей нависли мрак и безмолвие. Все окна ослепли. Жители обязаны замаскировать их плотной материей или черной бумагой. Стекла должны быть закрыты так, чтобы ни один луч света не мог быть приманкой для самолетов, прилетающих бомбардировать город. Но они все-таки прилетают, и люди встречают их со смешанным чувством страха и радости. Страха — потому что бомбы могут разорваться в жилых кварталах, радости — потому что английские и американские летчики наносят удары по оккупантам, разрушают железнодорожные узлы, склады с оружием и боеприпасами.
