— Теперь мне многое становится ясным, — сказал Марамбалль, предпочитая говорить вслух с самим собой вместо того, чтобы кричать всё время «иду, иду». — Мои глаза видят то, что было примерно пять минут тому назад на расстоянии метра, десять минут назад — на расстоянии двух метров и так далее. Это слишком сложно, чтобы быть безумием.
Очевидно, что-то неладное произошло в самой природе.
Когда Марамбалль добрался, наконец, до ресторана, его ждало разочарование. Ресторан был закрыт. Марамбалль был постоянным посетителем, и ему удалось выпросить у хозяина только чёрствый вчерашний пирожок.
— Однако если так пойдёт дальше, мы подохнем с голоду, — сказал Марамбалль, доедая пирожок.
— Последние времена, — вздохнул хозяин. — Это светопреставление.
«И он о том же», — подумал Марамбалль, вспомнив вдову Нейкирх, затем он спросил:
— Господин Лайль был у вас сегодня к обеду?
— Как всегда. Но он чувствует себя очень плохо. Его сильно помяли в автобусе. Он выглядит совсем больным.
— Но ведь вы не могли его видеть, — насторожился Марамбалль.
— Ну, разумеется, я видел его после того, как он ушёл. Кто бы мог подумать, господин Марамбалль, что мы доживём…
Но Марамбалль уже не слушал его. Всё в порядке. Хозяин ресторана видит так же, как и он, как и все.
— Сколько стоит пирожок?
Марамбаллю пришлось бы ожидать не менее пяти минут, чтобы увидеть безнадёжный жест хозяина. Но интонация голоса и без этих внешних проявлений ясно свидетельствовала об угнетённом состоянии владельца ресторана в Тиргартене, а слова говорили ещё яснее.
— Какие тут счёты, господин Марамбалль! — сказал он уныло. — С собой в могилу не возьмёшь пирожков, ни платы за них. Кушайте на здоровье. Простите, что не могу ничем угостить вас больше. Я даже себе не сумел изготовить обеда: половина жаркого оказалась сырою, а половина сгорела. — И он ещё раз безнадёжно крякнул.
— Телефон действует? Мне нужно переговорить с Лайлем.
— Ничего не действует. Всё разваливается. Лакеи перепились, винный погреб опустошён. Всё идёт прахом. И я… я, кажется, сам напьюсь, если только эти подлецы оставили мне хоть каплю вина…
Марамбалль возвращался к себе на Доротеенштрассе. Он уже больше не сомневался в том, что здоров. «Болен не я, а весь мир», — думал он и не мог решить, лучше это или хуже. Молодой человек радовался за себя, вернув уверенность в здравости своего рассудка. Но всё же положение катастрофическое. «Нет, уж лучше бы я сошёл с ума. Меня врачи, наверно, вылечили бы, а удастся ли им вылечить весь мир, заболевший каким-то странным недугом, — это большой вопрос».
