Оказывается, люди, ехавшие сюда, на новую родину, не забыли ровно ничего из своих обычаев и привязанностей, даже семян цветов, чтобы не расставаться с ними там, где они совершенно еще чужды.
Такими же цветочками выглядывали и дети этой многочисленной переселившейся семьи, — веселые и жизнерадостные, кудрявые и загоревшие, но в чистеньких рубашечках и платьицах…
Невеселою была в этой семье одна бабушка, которая все охала и вспоминала свою деревню, все качала головой так неодобрительно и все упрекала «старших», что они вытянули ее на старости лет из родной деревни. Ей не нравилась эта степь пустынная, она очень не хотела тут помереть без покаяния, потому что церковь, к которой приписали их, была чуть не за сотню верст. Она все плакалась, чтобы ее отвезли домой, к родным ее могилкам.
И это было только одно печальное явление во всей этой только что переселившейся семье, которая была довольна выбранным местом, черноземом не паханной земли, в восторге от простора, в котором она очутилась. Добрый дед жаловался, что ребята его отбились от обычного труда, ухватившись всеми силами за охоту: «поверьте, барин, — сетовал он с обычною своею ворчливостью, но вместе и с добродушием: — прямо сделались какими-то промышленниками, а не крестьянами; все со своими пищалями, все со своею охотой, промыслом зимой и летом, все где-то на озерах уток подстреливают… Страсть привозят сколько этого дичья, — приесть нет возможности, бабы уж подушки пухом их набили, — а хозяйство, смотришь, застаивается. Хорошо, что еще оно — все в малом таком размере!»
Действительно, его сыновья — уже взрослые, — попавши в эту степь и увидев богатства ее природные, как бы вновь, как когда-то в древние времена предки их, загорелись страстью к охоте и превратились в каких-то дикарей, все время отдавая охоте. И даже девушки как-то лихо начали скакать верхом на диком киргизском коне, гоняться за лисицами и пускаться за промыслами разной дичи в степи и в лесу, как бы дикарки. Но и сам старик, видимо, хотя и осуждал это естественное увлечение после Киевской губернии, радовался, видя детей занятыми и увлекшимися, видя, как их привязала степь, как увлекла она их своею добычей…
Только об одном он заботился, чтобы они не очень налегали на это: «Тихонько, ребятушки, детушки, не сильно озорничайте с ружьем и петлями; выбьете дичь, перепугаете больше ее, и она оставить эти места, благословленные Богом, предназначенные для человека».
