Потом этот человек ушел, так и не сказав ни слова. Когда его шаги затихли, я попыталась встать. С третьего раза мне это удалось, но через несколько шагов я зашаталась и упала бы, если б не успела ухватиться за дерево. Ноги ослабли, руки мелко дрожали, почти что не слушались. «Ну, успокойся, успокойся», — шептала я, прижимаясь к стволу. На поляне передо мной спали, завернувшись в плащи, трое. Один из них помог мне. Кто? И зачем? Некогда было думать об этом. Надо было уходить. И я пошла.
Должно быть, в темноте и спешке я свернула на неверную дорогу. Трава на обочине становилась все гуще, тропинка — все уже, из земли выпирали узловатые корни, кроны деревьев нависали над моей головой. Возвращаться, однако, было нельзя. Давно рассвело, давно уже обнаружен мой побег, и чем бы ни руководствовался мой неведомый спаситель, помочь мне сейчас он был не в силах. И я шла вперед даже тогда, когда тропинка ныряла под вывороченные корни лестовника и исчезала; я перебиралась через бурелом, обдирая одежду, спотыкалась, хваталась за сухие ветки, они ломались с треском… Паутина залепляла глаза, и я не сразу заметила, что выбралась на поляну. Она была небольшая, покрытая низкой жесткой травой, журчал невидимый, но близкий ручей, а посреди поляны стояла плетеная полуразвалившаяся хижина.
Неужели здесь живет кто-то? Ни знака людей, ни запаха дыма, ни звука. Решившись, я подошла. Покосившаяся полурастворенная дверь висела на одной петле.
Внутри было пусто и чересчур темно. Я распахнула дверь до отказа, утренний свет высветлил утварь в углу, земляной пол, заросшие мхом стены. В другом углу, в полутьме, виднелась как будто куча тряпья. Я подошла ближе, наклонилась — и отшатнулась: из-под тряпья блестел неподвижный и яркий глаз.
Преодолев первый страх, я отшвырнула тряпье. Там был человек, он лежал навзничь, почерневший рот приоткрыт, глаза глядят в потолок. Лицо серое, будто присыпанное пеплом. Мертв? Страх снова охватил меня. Скорее отсюда, из мрачной хижины, из бесконечного, враждебного леса! И тут человек, будто услышав мои мысли, застонал.
В этом звуке было мало человеческого, он походил скорее на скрип песка о камень. Но это стонал человек. А я стояла над ним, не зная, что делать. Он ранен? Умирает? Может, напоить его водой? Или перевязать? Но ведь крови нет, да и чем перевязывать? Никогда еще мне не приходилось ухаживать за ранеными.
Все-таки я отыскала среди утвари берестянку и принесла воды. Проглотив немного, человек начал задыхаться и дрожать. Уж не повредила ли ему вода? Но нет, он успокоился и перестал стонать. Поставив берестянку на пол у его изголовья, я взяла широкий ржавый нож и вышла нарезать травы — не на голом же полу мне спать и не на тряпье с больным.
