Остановился наместник на полоцком подворье в Вильно, где у него были свои палаты. Его радостно приветствовали полоцкие купцы, другие полочане. Заснуть пану Яну долго не удавалось: видно, звали к себе Полоцк с его Софией, все то, что наместник искренне любил в своем городе. Да и звон-перезвон колоколов полоцких храмов особенно благоприятно на него действовал. Успокаивал душу и укреплял силы. Не уходили мысли о государственных делах. Нужно обратить внимание великого князя, — подумал он, — что из Литвы в Москву князья бегут-уезжают, а в Литву из Москвы переехать охочих мало. За последнее время перебежал из Москвы какой-то Юшка Елизаров… Вот и все…
Не увеличило число беженцев в Великое княжество Литовское и жестокое наказание в Москве литовских доброжелателей. Совсем недавно, почти четыре месяца назад, в метельный январский день на Москве-реке были сожжены в клетке князь Иван Лукомский вместе с толмачом своим Матвеем Поляком. Москвичам объявили, что Лукомского прислал в Москву еще король Казимир, взявши с него клятву, что он или убьет великого князя Иоанна, или окормит ядом. Предъявили и яд, который якобы прислали Лукомскому из Литвы. Но ясных доказательств причастности Казимира к этому делу, как и в намерении погубить Иоанна, не было и нет. Но пострадали на Москве многие из тех, кто проявлял благосклонность к Литве. Под пытками Лукомский оговорил князя Федора Бельского, который якобы собирался убежать в Литву. На дыбе чего не скажешь, — подумал Заберезский. — Но этим несчастным верят… Бельского, естественно, схватили и отправили в ссылку в Галич; схвачены были и двое братьев Селевиных, которые якобы посылали вести великому князю литовскому Александру. С этими обошлись строже: одному отрубили голову, а другого засекли кнутом до смерти.
Дело, конечно, надуманное, провокационное, — подумал, засыпая, пан Ян. Последнее, что пришло в голову наместнику: хорошо, что полы в палатах постлали лиственничные, а стены отделали липою… Легко дышится…
Назавтра рано утром Заберезского пригласили к Александру. Он доложил, как обстоит дело со сватовством. Выслушав, великий князь сказал:
— А может быть дать понять московиту, что был бы принц, а принцессы найдутся… Что не мы, а он больше заинтересован в этом браке…
Об этом Заберезский даже слышать не хотел:
— Государь, московский князь самолюбив и строптив. Он воспримет это как кровную обиду. И без сомнения будет мстить… А между тем, — продолжил он, — все обстоятельства политики и интересы нашего государства требуют твоей женитьбы на великой московской княжне. Вспомни женитьбу самого Иоанна… Он не побоялся, что этот брак с Софией, связанной с католическими кругами, давал в руки боярской оппозиции удобный козырь для борьбы с ним. Более того, той женитьбой московит учитывал обстоятельства, как внутренние, так и международные. Очевидно и то, что, отказываясь от брачного союза с каким-либо княжеским домом на Руси, как этого требовал обычай, беря жену из другой страны, московский государь возвышался этим над местной знатью.
