Это Костя. Он нашел голову мамы, поднял ее и ушел.
Куда?
Даня вертел телефоном в поисках какой-нибудь тропинки и нашел ее.
Он пошел по следам примятой пшеницы. Видимость была на расстоянии вытянутой руки, поэтому он не мог увидеть, куда ведет этот след. Обрывался ли он в двух метрах впереди или петлял кругами через все поле.
Ночь заступила на смену. Было черно, будто нигде (именно так себе он представлял «нигде», когда защищал доклад по философии; кстати, он получил твердую пятерку, хотя считал философию лженаукой). У Дани создалось ощущение, что мира вокруг не существует. Есть только минивэн, который освещал кусок дороги позади, и есть крошка мира, которую освещал его смартфон. Остальное исчезло в небытии.
На небе было ни одной светящейся точки. Пока Даня спал, набежали тучи и проглотили звезды.
И стояла тишина. Птицы спали, никто не ехал по дороге, не было ни шума машин, ни воя ночных зверей, ни крика потерявшегося ребенка. Лишь иногда ветер шуршал листьями и колосьями пшеницы.
А Даня брел вперед. Слезы высохли. Сопли он вытер о футболку. Но в голове по-прежнему вертелся ураган из мыслей, который он перестал воспринимать. Лишь отдельные и самые яркие голоса долетали до его сознания.
Костя, Костик, сынок, мой дружок, куда же ты пошел?
Он сошел с ума!
Эта мысль показалась Дане реальной. Он задал себе вопрос – а что чувствовал бы он сам, если бы на его глазах его маме отрезали голову и выбросили в траву, как мешок с гнилой картошкой? Как бы он отреагировал? Разве не стал бы бегать вокруг трупа? Разве не бросился бы за головой в траву? Особенно если ему было бы три года и он знал, что у игрушек отваливаются головы, и все, что нужно, – это пришпандорить ее обратно. Вот и Костя наверняка хотел сделать тоже самое.
Безумие! Он спятил! И ты тоже скоро с катушек слетишь.
Я уже.
И снова вернулся вопрос – а почему так тихо? Тишина давила. Столько мыслей. Ладно, хрен с ним, это же глушь, тут лес, никто не живет. Но почему не ездят машины? Неужели тут край света? Ведь люди есть везде, где есть дороги.
Не в силах больше выдерживать тишину, Даня снова заорал что есть мочи:
– Костя!
Его голос прокатился по ночному полю, как лихач на «мустанге» по пустой трассе, потом нырнул в лес и затих, спрятавшись за деревья.
А затем кто-то из леса крикнул:
– Костя!
Даня вздрогнул и замер.
Кто-то кричал его голосом. Издевался. Пародировал его – убитого горем отца и мужа. Но пародировал так, что в голосе не слышалось горечи, а только усмешка. Этот кто-то стоял в темноте, смотрел на Даню и улыбался, держа за волосы отрезанную голову.
