Скоблин имел в виду отпечатанные и пущенные в обращение Деникиным купюры с изображением кремлевского царь-колокола.
— Надо радоваться, что зима тут не столь сурова, как у нас, — продолжала Надежда. — Иначе перемерзли бы без теплой одежды.
— Удивляюсь долготерпению людей: живут в ужасающих условиях, впроголодь, болеют, а не ропщут, не поднимают бунт.
— Против кого бунтовать? Верят, что голод, болезни временны, вскоре вернемся домой, так как большевики не справятся с властью, не победят разруху и удерут за океан.
Скоблин улыбнулся пророчеству неискушенной в политике певицы, по секрету рассказал, что беженцев переселят в Лемос, Бейрут, Александрию, моряков отправят в Бизарет, на острова в Мраморном море.
Плевицкая звала Скоблина «Мой генерал» и была преисполнена благодарности за избавление от бытовых забот, в первую очередь поиска хлеба насущного. Надежда имела смутное представление, где генералу удается добывать пропитание. Соседи по баракам умирали от голода, умерших хоронили в общих могилах, не ставили крестов. Певица была наслышана о бесплодных поисках работы, налетах офицеров и юнкеров на отары овец, воровстве у своих же. Борясь с нищетой, полуголодным существованием беженцы распродавали туркам казенное имущество — местные с удовольствием почти задаром приобретали оружие, патроны, шинели, одеяла, медикаменты. Торговля прекратилась лишь с появлением больных малярией — турки опасались даже прикасаться к вещам «урусов», окружили лагеря кордонами, сквозь оцепление никого не пропускали.
К концу года прокатилась волна отчаяния — несколько человек застрелились, возникали ссоры, завершавшиеся дуэлями на ружьях. Играли и проигрывали последнее, вплоть до жен и невест. Вчерашние гимназистки, курсистки продавали себя туркам, которые были падки на блондинок, высоко ценили заморский «живой» товар…
Накануне 1921 года урезали и без того скудный паек — в сутки на человека приходилось 500 граммов хлеба, 20 граммов сахара, 50 граммов бобов или фасоли, чтобы не возник голодный бунт, добавили 20 граммов кокосового масла. Немного «помогли» французы, приобретя прибывшие из Крыма суда с воинским имуществом, как акт милосердия выплачивали былым союзникам по две лиры в месяц, подарили духовые инструменты для оркестра, который по воскресным дням на плацу услаждал слух.
Плевицкая со Скоблиным прекрасно понимали, что оставаться в лагере — значит обречь себя на гибель.
— У нас страшнее, чем в тюрьме, — пожаловалась Надежда. — Там хотя бы было известно, что заключение временное, здесь же никто не ведает, когда это кончится. Еще полгода, и многие лягут на местном погосте.
