Конечно же, в переиздании учтены новые и полнее, чем прежде, использованы старые труды отечественных и зарубежных специалистов, а также исправлены мелкие неточности.
В целом можно сказать, что дополненное издание не только лучше представляет окружение, мир «позднего» Мусатова, но и дает более полное представление о психологии творчества художника, особенностях его творческого метода (тут и опосредованное воздействие литературных впечатлений, и образная трансформация реальной натуры, и прием использования фотографий в рабочем процессе). В переиздании, пожалуй, значительно сильнее звучит давно назревшая тема, которую А. А. Русакова справедливо обозначила в своей недавней книге о русском живописном символизме как «Мусатов и время».
Очевидно, ощутимо и то, что в книге, в самой «плоти» повествования есть ходы к ряду возможных частных исследований (очень условно можно назвать некоторые из них: «Мусатов и музыка», «Мусатов и театр», «Мусатов и русская поэзия — как XIX, так и рубежа XIX–XX веков», «Мусатов и искусство художественной фотографии», «Мусатов и Московское товарищество художников», «Мусатов и мир русской усадьбы», «Мусатовские места России» и т. д.).
Новым и принципиально важным в переиздании книги является включение в ее оформление еще одной (средней) фототетради, которая как бы перекидывает мост между первой и третьей — между «бытом» и искусством. Это не просто нарушает стереотип: жизнь — отдельно, творчество — отдельно. В случае с Мусатовым это тем более оправдано особенностями его психологии: его творческая лаборатория обычно была скрыта от постороннего глаза, тут Мусатов был поистине «сокровенным человеком». Теперь можно хотя бы походя заглянуть в эту лабораторию…
Первая фототетрадь (круг земной жизни героя) тоже обновлена. В нее включены буквально спасаемые воспроизведением в нашей книге некоторые снимки из фонда Станюковича (ГРМ, ф. 27): множество полувыцветших мгновений короткой мусатовской жизни исчезает навсегда на маленьких листках фотобумаги…
В новую же, вторую фототетрадь включены некоторые из сохранившихся снимков самого Борисова-Мусатова (его друг Н. Ф. Холявин утверждал, что после смерти художника осталось несколько сотен непроявленных пластинок с негативами). В основном это эстетически самоценные фотографии натурщиц. Несколько снимков из такого же разрозненного и малосохранившегося наследия саратовских подвижников-краеведов братьев Александра и Виктора Леонтьевых, в 1920-е годы они снимали «мусатовские места», иногда с тех точек, с каких писал художник. Пусть хотя бы одним-двумя снимками — воскреснет память и об их труде, который не мог увенчаться задуманным ими альбомом в годы, неблагоприятные для памяти не только Борисова-Мусатова; наконец, несколько мусатовских графических шедевров.
