— Да, это верно, — скучным голосом сказал Трубников. — Но давши слово — держись. Старик мне помог… А пешком я и к ночи не обернусь.
Раменков испугался, что будут сорваны выборы, и они поехали. В дороге почти не разговаривали. Было тряско и грязно. Трубников пошел в магазин. Там водки не оказалось, но ему дали адрес самогонщицы, у нее Трубников раздобыл пол-литра воняющей даже сквозь пробку мутной дряни.
Пока они ездили, кузнец Ширяев, единственный коньковский коммунист, собрал народ в конторе. Трубников занес самогон дедушке Шурику и вошел в небольшое, душное помещение конторы. Он поздоровался с колхозниками, сел рядом с Раменковым за узкий шаткий столик, крытый кумачовыми полосами материи. Сквозь тонкую ткань можно было различить перевернутые буквы каких-то лозунгов.
Раменков постучал карандашом по воображаемому графину и открыл собрание. Он не в первый раз проводил выборы председателя, но никогда еще не случалось ему рекомендовать колхозникам такого бесспорного кандидата. С людьми было туго, и нередко он вынужден был отстаивать кандидатуры председателей, которых, по совести, и близко не подпустил бы к общественному хозяйству. Так было и с пресловутым старшиной. Раменков не думал, конечно, что старшина окажется таким гадом, но и доверия к нему не испытывал. Человек привыкает ко всему, постепенно среди работников райкома возвелось в доблесть умение навязывать колхозникам сомнительных кандидатов. И когда Раменков сбыл с рук старшину, это укрепило его еще молодой авторитет. Сегодняшнее поручение было слишком легким и не сулило Раменкову служебной славы. Но ему по-человечески радостно было представить коньковцам Трубникова.
Он не признавался себе, что несколько разочарован Трубниковым. Он ожидал от него большей представительности, солидности, больше блеска. А этот держится и простецки, и вместе с тем сухо, нерасполагающе узкое лицо под копною желтых волос жестковато и неулыбчиво. Почему-то водку задолжал пастуху… Пришел на выборы, а ни орденов, ни медалей не потрудился надеть. То ли, верно, прост, то ли высокомерен. И безотчетно Раменкову хотелось последнего. Тогда Трубников был бы ему понятнее. Все же, начав рассказывать о кандидате, он испытывал невольное уважение. Участник гражданской войны… член партии с 1919 года… воевал под Халхин-Голом, в Польше и в Финляндии… в Отечественную войну командовал полком… награжден четырьмя боевыми орденами и шестью медалями…
«Вот это биография! — думал Раменков. — Не человек — легенда!» — и краем глаза поглядывал на Трубникова. Тот сидел, чуть пригнувшись и упираясь левой рукой в колено, и пристально, недобро смотрел на собрание. Раменкова покоробила бесчувственность Трубникова и к собственной героической биографии, и к тому, что другой человек так взволнованно о нем говорит, неприятен был и его напряженный, изучающий, до угрюмости серьезный взгляд. Но вот Трубников чуть изменил своей угрюмо-напряженной позе. Немолодая, но еще свежая и остро задиристая на язык Поля Коршикова, дурачась, крикнула с места:
