Еще на стене было много акварелей — матушка любила писать оптинский лес, и висела фотография с ее портретами оптинских старцев — оригиналы она отдала в Лавру, в Академию, а эта фотография — портреты старцев на черном фоне — потом разошлась по всей России. Матушка открыла шкаф и достала большой белый плат, обшитый красной каймой:
— Я расстилаю его, когда приходит священник меня причащать.
Когда разогнали Оптину пустынь, она зашла в оскверненный храм, увидела на полу сорванную завесу с Царских врат и оторвала от нее ленту. Этой лентой и был обшит плат. Еще она особо почитала преподобного Тихона Калужского, икона которого «возле древа с дуплом» висела у нее на стене рядом с великомученицей Варварой. Я достала маленькую записную книжку, и матушка стала рисовать в ней план Оптиной пустыни, где какие церкви стояли, где какие могилы были. После разгона Оптиной она работала вместе с Надеждой Александровной Павлович в оптинском музее, а когда и музей закрыли, устроилась санитаркой на санэпидемстанцию, там и трудилась всю жизнь, тихо и незаметно, и пела на клиросе в храме.
— Человеку надо следить за своими делами и словами, но этого недостаточно. Нужно наблюдать еще за своими чувствами и мыслями. В миру это невозможно. Поэтому раньше люди уходили в пустыни и становились отшельниками.
Она и была этим отшельником среди большого города, только я тогда не понимала, что она говорила о себе.
Прошел год, я все собиралась еще приехать к Марии Семеновне, да как-то не получалось, и тут появилась Ниночка Моисеева и сказала, что Марью Семеновну парализовало, и она лежит одна на газетах в пустой квартире. Мы сразу поехали к Батюшке, и он благословил организовать уход за ней:
— Записывайте каждое слово, которое произносит это сокровище.
Но было поздно. Мария Семеновна уже наполовину жила в ином мире. Она сопротивлялась, но мы поменяли газеты на простыни, и она все-таки позволила нам ухаживать за ней. И еще шутила:
— Вот лежит девушка, 1900 года рождения. А вон муха летит, молодая муха!
Когда я приехала к ней, уже больной, в запущенную квартиру, зашла в ванную и собралась было ее отмывать, вдруг услышала внутри себя: «Ты занимаешься тем, что ей уже не понадобится».
За месяц до ее кончины как-то выяснилось, что она тайная монахиня, с 1930 года. Постригал ее епископ Павлин, келейник отца Иоанна Кронштадтского. Ее ближайшая подруга узнала о том, что она монахиня Мария, только после ее смерти, когда достали приготовленную на смерть одежду, а в свертке оказалось монашеское облачение.
