Я без труда представлял себе, как в доме Лурсе проходят вечерние трапезы. За столом висит напряженная тишина, нарушаемая только скрипом челюстей. Лурс время от времени нарочно стукает вилкой о тарелку и шумно режет мясо, а наливая себе в стакан воды, поднимает бутылку повыше. Наконец отец не выдерживает:
– Расскажи нам что-нибудь, Клод.
И Клод покорно пересказывает какой-нибудь мелкий эпизод из школьной жизни, по необходимости изобретая его на ходу, лишь бы, до того как в 20:15 все разойдутся по своим комнатам, за столом прозвучало чуть больше трех десятков слов.
Интересно, приглашал ли он к себе Мару? Наблюдала ли она все эти картины? У каждого из нас был свой скелет в шкафу: у меня – мой курятник, у Люс – домашний дурдом, у Лурса – домашнее кладбище.
Мой визит к нему и знакомство с его мрачной семейкой уже слегка поколебали его образ, но весной, когда Мара его бросила, мы стали свидетелями полной его метаморфозы. Нашим глазам предстал совершенно иной Лурс – растерянный, смущенный, расстроенный. Он не скрывал, что они расстались, объясняя причину разрыва в двух словах: «Она расхотела». Хм, мне это кое-что напомнило, и мгновенно возникло желание его утешить. В конце концов, я переболел той же болезнью и хорошо помнил этапы ее протекания: заражение (прелестным микробом), период инкубации, появление симптомов, горячка, приступ нестерпимой боли и почти агония. К сожалению, способа лечения я не знал, поскольку сам далеко еще не исцелился.
Признаюсь, что я на краткий миг воспылал надеждой, что сработает принцип сообщающихся сосудов и Мара вернется ко мне, но любовь не подчиняется законам физики, и мои надежды угасли так же, как загорелись.
Затем случилось это ужасное событие, которое окончательно уравняло нас с Лурсом и положило начало нашей дружбе.
После пасхальных каникул он не пришел в школу. Разнесся слух, что его мать отравилась. Как бы глупо и некрасиво это ни звучало, но я первым делом подумал: уж не рисом ли на молоке? Меня довольно часто посещают мысли, от которых мне делается стыдно, – хорошо еще, что я не позволяю им вырваться наружу. Короче говоря, она воспользовалась отъездом мужа в Нант и отлучкой сына и проглотила две упаковки антидепрессантов. Это вовсе не было мольбой о помощи, потому что она не оставила себе ни единого шанса. Когда Лурс вернулся домой, ему пришлось искать ее по всему дому (воображаю, как много времени это у него заняло!) и тщетно ее звать. Потом ему позвонил из Нанта отец. «Посмотри в классной комнате, – посоветовал он сыну. – В двадцать четвертой аудитории, на третьем этаже». Там он ее и нашел. Слишком поздно.
