Лабиринт [Авторский сборник] | страница 38

— Что случилось? — спросил надзиратель.

— Упал.

— Медицинская помощь нужна?

— Нет. Оклемаюсь и так.

Меня освободили от очередного допроса. Звездинский заварил крепкого чая, а Женька передал булку, кусок колбасы и пачку «Честерфильда».

— От Алексея Иваныча, — шепнул он.

А сам Алексей Иваныч на следующий день вполголоса наставил меня на путь истинный:

— Ты, Сашка, не дури. Дело, считай, доказано, упираться нечего. Кайся. Пойдешь в отказ, до суда не доживешь. Понял?

— Да.

Я хорошо понял Надыма и на допросах больше не упирался. Эдуард Васильевич Коренев занес мои показания в протоколы и снова провел очную ставку с Ириной. Я монотонно пересказал, как было организовано убийство, но Ирина все отрицала.

— Как хотите, Ирина Владимировна, — пожал плечами Коренев. — Доказательств достаточно.

В июне состоялся судебный процесс. Тесть к нему подготовился основательно. Меня полоскали, как грязную тряпку. Собрали все, что можно, и перед судьями предстал вконец разложившийся тип.

Даже адвокат вел защиту так, что, по его словам, меня лучше было бы прихлопнуть. Для общей пользы. Прокурор потребовал смертной казни, и в зале захлопали в ладоши. Я вздрогнул. К смерти я еще готов не был. Ирину публика воспринимала с сочувствием, считая, что она пошла на убийство подруги из-за любви ко мне.

— Вы любили его? — спросил судья.

— Да, — коротко ответила Ирина.

В зале загомонили.

Моих родителей на суде не было. Спасибо тестю хоть за это. Мне дали последнее слово. Оглядев зал, Альбину Николаевну, Ирину, журналистов, хмурого следователя Коренева, я хотел сказать что-то вроде «простите меня», но ничего не сказал и сел на место.

Я получил пятнадцать лет общего режима. Ирина — четырнадцать. Несмотря на сочувствие публики, судья влепил ей почти полный максимум, великодушно скостив год. А меня через пару дней перевели в общую камеру на сорок человек. Кто-то решил показать мне, что такое настоящая тюрьма.

Двести девятая камера по сравнению с общей выглядела курортом. В переполненном помещении едко пахло испарениями человеческих тел, нечистого белья и плесени. Стоял неприятный гомон множества голосов, а под потолком клубился табачный дым.

Здесь я нагляделся такой чернухи, о чем раньше мог только догадываться. Видел, как грабят, вытряхивают из собственной одежды всех, кто послабее. Как насилуют, избивают и пинком гонят к параше «опущенных». Умного и авторитетного уголовника, вроде Надыма, во главе камеры не оказалось. Верховодила какая-то шпана, не придерживаясь воровских законов.