Лабиринт [Авторский сборник] | страница 24

Около десяти часов утра в среду Ирина пришла к нашему дому. Я был в своем офисе. Катя оставалась в квартире с дочкой. Цифровой код подъезда Ирина знала, а дверь в квартиру ей открыла Катя. Если бы Ирину увидел кто-нибудь в подъезде или у нас в квартире, мой хитроумный план сразу бы рухнул и пришлось бы ждать другого раза. Но все складывалось, как я и предполагал. Ирина прошла в квартиру никем не замеченная. Настю уже отвезли в детский сад.

Ирина сильно нервничала. Из рук у нее падали то зажигалка, то сигареты. О причинах моя жена, конечно, не догадывалась. Заряженный пистолет, который я передал Ирине утром, лежал у нее в кармане. Требовалось только достать и нажать на спуск. У нее тряслись руки, и она боялась, что не сможет справиться с оружием. Катя, сидевшая в кресле, засмеялась:

— Ты сегодня никакая. Любовью, наверное, всю ночь занималась. Интересно, с кем?

Это были ее последние слова. Ирина сделала круг по комнате, подошла к креслу сзади и выстрелила Кате в висок. Выстрел был похож на хлопок, резкий и очень короткий. Катя вскрикнула, вытянулась, словно пытаясь подняться, и снова осела в кресло. Ирина торопливо протерла «вальтер» и попыталась зажать в безвольно свесившейся руке Кати. Пистолет с негромким стуком упал на ковер.

Ирина вдруг заметила, что Катя жива. Она смотрела перед собой открытыми глазами, по щеке текла кровь. Готовясь к убийству, мы обсуждали этот возможный вариант и пришли к выводу, если Катя останется в живых после первого выстрела, то придется стрелять еще. Но Ирина мало что соображала в тот момент. У нее хватило выдержки положить на столик записку Кати, вытряхнуть из пепельницы окурки, протереть ее и выскочить на улицу. Ирина позвонила мне в офис, как было условлено, из телефона-автомата и, нарушая конспирацию, зашептала:

— Я все сделала, но она… она, кажется, жива. Что делать? Почему ты молчишь? Алло…

Я положил трубку. Сердце в груди бухало так, что, казалось, вот-вот выскочит. Час, оставшийся до обеденного перерыва, показался мне вечностью. Но ехать домой немедленно я не мог, чтобы не возбудить подозрений. Если Катя осталась в живых, мне конец! В кабинет заглянул кто-то из сотрудников, но я не понимал, о чем он спрашивает, и сказал, что занят.

Шофер довез меня до подъезда, и я на ватных ногах подошел к двери. Мои опасения оказались напрасными. Жена по-прежнему сидела с открытыми глазами, но была уже давно мертва.

Если у следователей и возникли какие-то подозрения, я начисто разрушил их своим поведением. У меня началось что-то вроде нервной горячки. Я ходил, словно в бреду, повторяя, что во всем виноват я. Но цепкий инстинкт самосохранения заклинил мои признания на нужном месте. Я клял и винил себя, однако не упоминал имени Ирины и ни слова не произнес о том, что это было убийство. Из моих бессвязных восклицаний вырисовывалась лишь моральная вина, а какая именно, непонятно. Меня жалели и считали, что я на себя наговариваю. Все были уверены, что мы жили душа в душу.