6
Лето достигло наибольшей своей силы, пышно распустилось, отдало лесам, полям, болотам все, что только могло отдать, — всю мощь солнца и все живительные соки земли. И, совершив это, начало утихать, увядать незаметно, все еще полное жизни, но почувствовавшее уже полноту и тяжесть созревающих плодов, возмужавших и окрепших зверей и птиц и незаметное пока, но неизменное уменьшение дня и увеличение ночи.
Начались покосы. Над Казенником носился медовый аромат скошенных трав, подсыхающего свежего сена, и вокруг звучали задорные, веселые голоса и песни. Крестьяне деревень Короткова, Острова, Коровина косили в лугах, и с раннего утра до позднего вечера в воздухе слышались пение кос, скрип телег, ржание лошадей и голос человека. Сначала это пугало живущих в Казеннике, потом, когда эти звуки не делали вреда и продолжались неделю подряд, привыкли к ним. Так же беззаботно с вечерней и до утренней зари скрипел коростель, бесшумно летали глазастые совы, а в бору на холме ухал филин.
Прошло первое августа, наделавшее столько переполоху в Казеннике и унесшее немало жизней. Отзвучали частые выстрелы, рассеялся пороховой дым, и понемногу улеглось беспокойство и исчез холодный ужас у обитателей болот. И после того дня, когда в кустах и камышах лазили собаки, ведя за собой человека, страшным громом убивающего встречающихся на его пути, они стали вдвое осторожнее, вдвое пугливее и при малейшем подозрительном шорохе прятались в чащуге и в непролазных тростниках. Многие из птиц, подраненные и недобитые, мучились в заводях и затонах, с трудом выздоравливали, искалеченные, или умирали в тиши болот, под ласковым солнцем, в веселой игре зеленых светотеней.
А увядание лета шло сильнее и сильнее. Укорачивались дни, и ночи делались свежее. Холодное дыхание далекой еще осени начинало витать над землей.
7
Пожелтели и покраснели перелески, запестрели палевыми пятнами различных тонов и оттенков. Как будто кто-то обмакнул исполинскую кисть в желтую краску и окропил ею перелески, потом в багряную, багровую, золотую — и снова окропил. И запестрели, разукрасились березы, клены, осины, наступили звонкие прозрачные дни. Осень справляла поминки по умершему лету, и траурными флагами похорон был цвет нежно-палевый и золотой.
По утрам и по ночам хрустели под легкими шагами зверей тонкие корочки льда, а к полудню пропадали, таяли. Солнце жидким тепловатым золотом растопляло их, и под его изменившимися лучами грелись в полдень на куче опавших листьев возмужавшие лисята. Птицы собирались стайками, оживленно перекликались, как будто советуясь перед отлетом в теплые края. Одними из первых тронулись журавли. Их угольники поплыли высоко-высоко под белыми кудрявыми облаками, наполняя голубое небо печальными кликами. Скроются из глаз улетающие птицы, но голоса их долго еще звучат в ушах и сердце, и волнуют, и напоминают что-то далекое и ласковое.
