Весенние зори | страница 22



— Ты что же в моего глухаря стрелял?

— В твоего? — послышался звонкий и насмешливый голос. — Может быть, ты на нем номер поставил?

— Но-но, разговаривай! — сердито нахмурился Яснецов и подошел к незнакомцу.

Из-под солдатской шапки на охотника глянуло молодое девичье лицо с озорными, веселыми глазами. Максим остолбенел. Что-то знакомое показалось ему в чертах этого лица.

— Ты чья же это будешь?

— Не узнал? — засмеялась девушка. — А я вот тебя сразу признала, хоть и не видались мы с тобой около пяти лет. — И, видя, что он удивленно смотрит на нее, не узнавая и силясь вспомнить, добавила: — Мельникова. Дочь Кузьмы Ивановича. Ты к нам часто заходил после охоты.

— Маруся! — обрадовался Яснецов. — Вот теперь вспомнил!.. Ты что же, вместо отца охотником стала? Кто же тебя стрелять научил?

— Война научила.

— А ты разве на войне побывала? — И вдруг вспомнил январский лютый мороз и армейскую газету, теплом обдавшую сердце. — Подожди… не про тебя ли я читал на фронте: снайпер Маруся Мельникова?

— Может, и про меня, снайпером я была, это точно. — Она подняла огромную черную птицу с красными бархатными бровями и мохнатыми лапами. — Тяжелый!.. Маме принесу — обрадуется. Она все смеялась надо мной, не верила, что я вместо отца буду ее дичью кормить. Теперь поверит!

Максим смотрел не на глухаря, а в румяное и свежее лицо девушки. Он позабыл обо всем, чем только что было полно его сердце, не видал, как светлели сосны и за ними трепетала золотая заря.

Укладывая птицу в сетку, Маруся говорила:

— Меня и раньше отец на охоту брал и в Пореченский бор водил. — И неожиданно предложила: — Хочешь, вместе ходить будем?

— Обязательно будем! — улыбнулся Максим и, словно очнувшись, протянул девушке руку: — Ну, здравствуй!

— Спохватился! — засмеялась Маруся. — Наговорились вдосталь, а потом — здравствуй! Ты бы еще под вечер сказал. — И вдруг лицо ее строго нахмурилось, и она погрозила Яснецову пальцем.

Чуть слышно донеслись из леса знакомые звуки.

— Иди, — шепнула девушка, — твой глухарь поет. Теперь я тебе мешать не буду.

— С охоты вместе пойдем? — тихо и быстро спросил Яснецов.

— Вместе. Я подожду тебя здесь.

Максим насторожился, пригнулся и, сделав три больших и быстрых шага, остановился. Потом опять рванулся вперед, туда, где страстно звучала волнующая песня глухаря.




НА РОДИНЕ СИЛЫЧА

1

еобычной была весна в 1928 году. В середине апреля леса и поля были полны снега, дул резкий северный ветер. Еще не прилетели утки, и утрами только-только начинали неуверенно и робко ворковать тетерева. Можно было недели на полторы позже выехать из Москвы и попасть в разгар весенней охоты, но обманули несколько ясных и теплых дней, когда под солнцем задымились московские крыши, зазвенела в водосточных трубах капель и мутные ручейки побежали по обочинам асфальтированных улиц. «Пора, пора!» — торопил Силыч, и так велика была его охотничья страсть, что мы раньше времени сорвались с места и спустя сутки уже были на речке Вячке в дряхлой, низенькой избушке мордвина Чудайкина. Год назад Чудайкин построил просторный и светлый дом, а избушку превратил в хлев — с осени и до апреля стояли в ней телята. Павел Тимофеевич Чудайкин предложил нам поместиться в новом доме, но Силыч не захотел стеснять хозяев и решил расположиться в избушке. На следующий день с утра пришли из села Матвеевского две бабы, лопатами выгребли из дряхлой избы навоз, потом затопили печку, грели в ней огромные чугуны с водой, мыли пол, стены, потолок…