— Стой тихо. Здесь будем ждать.
Туман гуще накрыл землю, в тумане тонули стволы сосен. Луна тусклым пятном багровела в хвое.
Сзади кто-то громко захохотал и, как будто отбежав, спрятался в кустах и замолчал. Я изумленно посмотрел на Хомутова. Он чуть слышно произнес:
— Белая куропатка.
И опять тишина, и опять засмеялась куропатка.
Иван Захарович стоял, склонив набок голову и чутко слушал. Я так же напрягал слух, но, кроме смеха белой куропатки, не улавливал никаких звуков.
На востоке чуть заметно посветлело небо.
Неожиданно Хомутов схватил меня за руку и показал пальцем в лес. Я посмотрел, куда он указывал, послушал, но ничего не увидал и не услышал.
Вплотную пододвинувшись ко мне, лесник зашептал:
— Заиграл… Сейчас пойдем. Ты — за мной, след в след.
Руки крепче сжали ружье, торопливее застучало сердце.
Лесник стоял, слегка наклонившись вперед, и вдруг быстро сделал три шага и замер. Я так же три раза шагнул, стараясь наступать на то место, где наступал Иван Захарович. Он обернулся и одобрительно кивнул. Опять три шага, быстрых и ловких. Хомутов всегда казался мне неповоротливым, но сейчас он шагал с ловкостью и быстротой, изумлявшей меня.
Я не смотрел на лес, не ощущал его запахов и не слышал звуков — все мое внимание было сосредоточено на том, чтобы одновременно с лесником быстро шагнуть и замереть в нужный момент. Было немного досадно: ведь я пошел на ток, чтобы видеть весенний лес, слушать его шорохи и голоса, почувствовать и разгадать его тайну.
В одном месте Хомутов задержался на несколько минут — вероятно, глухарь замолчал, — потом снова пошел.
— Чуешь?
— Нет.
Мой слух городского человека не мог уловить то, что слышал старик.
Иван Захарович укоризненно покачал головой.
Мы прошли еще шагов тридцать, и я поймал песню дремучей птицы. Она была едва слышна, эта песня, и напоминала скрип дерева под ветром.
Должно быть, по моему лицу Хомутов понял, что я услыхал глухаря, шевельнул губами:
— Теперь иди один.
* * *
И вот я один…
Тысячелетия отхлынули назад: я не городской человек, а первобытный охотник, подкрадывающийся к добыче. И в то же время между охотником каменного века и мною — огромная разница. В такие минуты у далекого моего пращура все чувства и стремления были направлены к одному: взять добычу. Для меня же добыча не самое главное, меня волнуют и мне бесконечно дороги темные шапки сосен, светлеющее небо, туман и упругое биение моего сердца. Глухаря я могу купить в городе, и это будет стоить во много раз дешевле поездки на охоту. Но вот этой красоты весеннего леса, пробуждающегося утра не купишь ни за какие деньги. Я счастлив: через несколько минут я перешагну порог, отделяющий меня от тайны, и разгадаю ее.
