— Ты знаешь, Дима, я жалею, что ты тогда не ушел учиться в аспирантуру. Тебе же предлагали, помнишь. Написал бы диссертацию, защитился, преподавать бы стал. А то полиция, погоны, служба, следственная работа…
Дмитрий улыбнулся, жена всегда умела сказать вслух то, о чем и сам он давно думал. Но сказал он ей другое:
— Ты помнишь, что и тебе предлагали аспирантуру? Ведь и ты не стала дальше учиться!
— Ну я… Я была тогда так в тебя влюблена, счастлива просто до безумия. Какая там учеба! Спать вечером ложилась и думала, неужели такое счастье бывает? Смешно даже вспоминать.
— Вообщем во всем виновата любовь? — еще раз улыбнулся Владимиров.
— Да, нет. Но ты знаешь, я сейчас стала думать, что ты мое главное приобретение в этой жизни. Я тогда в юности так хотела учиться, так хотела поступить в МГУ, а, оказывается, поступила туда только для того, чтобы с тобой встретиться. Такой долгий был путь. Трудный, даже голодный в студенческие годы.
Дмитрий подумал про себя, что Надя во многом права. Их научная карьера оборвалась, даже не начавшись, именно из-за того глубокого чувства взаимной привязанности, которое захватило их тогда. Не будь этих взаимоотношений, возможно, и он, и она все-таки пошли учиться дальше, и, преодолев положенные трудности, оба независимо друг от друга стали бы кандидатами психологических наук. И тогда карьера обоих сложилась бы совершенно иначе. Но они выбрали другое. И возможно, эта была их жертва. Они пожертвовали профессиональным ростом ради друг друга. Но теперь в той самой середине жизни оказалось, что профессионально они так до конца и не состоялись. Да, Надя, работая психологом в детском саду, вообщем-то трудилась по специальности. Дети ее радовали, но все-таки это был совсем не ее уровень. А он — кем стал он? Да, нашлись бы его ровесники, которые сказали бы, что он смог состояться профессионально. У него было звание, профессия, определенное уважение. Но уже долгое время Владимиров чувствовал себя не на своем месте. И это чувство с годами только нарастало.
Поэтому и его сегодняшняя ситуация воспринималась им не как незаслуженное наказание, а как возможность остановится и подумать о том, куда двигаться дальше. И поэтому Владимиров, несмотря на внешнее спокойствие и бездействие, думал и пытался рассчитать траекторию своего будущего движения.
При этом, несмотря на то, что он в этом деле сделал все от него зависящее, оно продолжало его волновать. Больше всего тревожило, что в убийстве Иголкина могут обвинить совершенно безвинного человека, либо самовлюбленного Суданского, которого он уже попытался защитить всеми доступными ему средствами, либо ту же официантку Ульяну, которая в тот вечер принесла два бокала вина гостям в подарок. Да еще мало ли кого. Владимиров успокаивал себя тем, что начальник, передав дело Иваненко, в целом решил завершить его «висяком». Иваненко считался следователем исполнительным, но неповоротливым и несколько трусоватым. Такой, не имея особой доказательной базы, не стал бы кроить «липовые» обвинения в адрес кого бы то ни было.
