— Не скули, — оборвала я его раздраженно. — Будет тебе вилочка. А пока слушай…
Я напела мелодию, и шептун моментально успокоился. Он заворожено внимал мотиву, потом восхищенно прицокнул языком и захлопал в ладоши.
— Повеселила, ай повеселила… Чье?
— Юного аристократа, безнадежно влюбленного в порченую шлюху… Знаешь, как он умер?
— Как? — шептун жадно облизнул губы.
— Вскрыл себе грудь ножом и вытащил сердце, чтобы подарить ей самое ценное…
— А она? — шептун кусал ноготь на большом пальце.
— Яшлик глуп… — мне надоело забавляться. — Ты знаешь и его, и ее. Подумай…
— Кухаркин сын сочинил? Да быть такого не может! — заволновался Яшлик.
— Может. Порадуй Серого Ангела историей о нем и княжьем казначее…
Шептун церемонно стянул с себя шляпу и надулся.
— Не греши! Не губи душу!.. Получаешь одно и тянешься за следующим, отбираешь у ближнего без стыда и совести, воруешь, лжешь, предаешь, убиваешь, собственными костьми ложишься, лишь бы…
— Яшлик отныне проповедует?
— Серый Ангел глуп и жаден! — вернул мне обиду шептун. — А Яшлик мудр и благочестив!
— И грех жадности, конечно, Яшлику незнаком…
— Нет! Это казначей жадный, а я историями делюсь… Со всеми, кто желает слышать, а казначей не желает. Он простой люд обирает налогами так, что многие по миру идут… Сказывают, голод в Асаде перед мятежом случился от того, что вояг Мирстены в сети казначея попался, а займы ему пришлось зерном отдавать… Людей тогда пропало больше, чем от черной лихорадки…
— А сын его что?
— А сын на отца совсем не похож был. Золото транжирил направо и налево, в роскоши купался, тело услаждал… о душе забыл…
— В карты играл?
— Играл, как не играть. Проигрывал столько, что отец за голову хватался и еще пуще людей гнобил. Ничего для сыночка не жалел… А шакалик его от жадности ногу себе отгрыз… — шептун довольно захихикал, балуясь монеткой.
— В "Золотой лисице" играл?
— В ней, в родимой.
Что ж, первое совпадение есть.
— А про Лешуа что расскажешь?
Яшлик сразу поскучнел, монетку в карман спрятал.
— Об отце говорили, что больно нелюдим и суров, а больше ничего смачного и не толковали. А сын его на дуэли дрался, стихи писал, сказывают, что от любви заболел и помер.
— Нет, — покачала я головой, — сам он себя убил. Вишь, в Марину был влюблен, песню ей посвятил…
Яшлик по-своему был очень романтичной натурой, поэтому я помолчала немного и добавила:
— Только соперник у него подлый да коварный был… Извел его… Заколдовал…
— Кто? Скажи, скажи, скажи… — заныл Яшлик, хватая меня за руки и припрыгивая на месте. Монетки в его карманах глухо звякали, словно вколачивая гвозди в крышку гроба, в котором скоро упокоится репутация княжьего повара.
