Три окровавленных человеческих морды — именно морды, лицами такое не назвать, — смотрят на свет, щурятся, изо рта одной свисает кусок чего-то чёрно-красного, быстро двигаются челюсти, дожёвывая, втягивая с уже знакомым хлюпаньем…
Фонарик упал и погас.
Как оказался в каюте — не помню. Вроде бы, бежал в полной темноте, не рискуя больше включить фонарик даже на миг. Как я умудрился его схватить, почему не потерял — не понимаю. Но фонарик вот он, лежит на койке… значит, я всё-таки добежал, и фонарик не потерял, и сам никуда не сверзился…
Возможно ли такое?
Не уверен. Ковчег огромен, в нём полно закоулков и ловушек, в темноте куда проще споткнуться и свернуть шею, чем добраться до нужного места, даже в трезвом виде, а я был далеко не трезв, киловольт триста засандалил, да на нервах, что усиливает эффект.
Было ли всё привидевшееся пьяным бредом?
Не уверен.
Нос разбит, на руке глубокий порез, лицо и рубашка залиты кровью. Моя ли это кровь?
Не уверен…
22 декабря.
Когда погас свет, я был на второй палубе.
Шёл заниматься с мелкими, но встретил знакомого и задержался. Стыдно признаться, но в последнее время занятия не доставляют уже мне такого светлого удовольствия, как ранее. Я зарёкся употреблять электростимуляторы после того кошмара, но всё равно никак не могу отделаться от воспоминаний. Понимаю, что виноват сам, нафантазировал всяких ужасов, да ещё Саныча наслушался, вот всё и сложилось. Но ничего не могу поделать — каждый раз, когда они мне улыбаются, меня пробирает дрожь.
Понимаю, что это слабость, недостойная настоящего психотренера, и борюсь с собою по мере сил. Не пропустил ни одного занятия. Но если по пути выпадает малейшая возможность хотя бы чуть задержаться…
Вот и сейчас — заболтался с малознакомым техником, с которым утром оказались рядом в столовской очереди.
В этот раз свет не просто погас — ещё и тряхануло крепенько так. Я упал на пол, как и техник, только вот он сразу же вскочил, чертыхаясь и громогласно требуя объяснений непонятно от кого, я же вставать и не подумал. Вжался в щель между полом и навесной консолью, и постарался не дышать, жалея лишь об одном — что щель слишком узкая, целиком не влезть, так, чуть-чуть.
И уже потом услышал лёгкий и совсем нестрашный топоток, от которого сердце моё пропустило удар, а потом забилось быстро-быстро, словно у зажатой в кулаке птицы.
Топоток стёк по лестнице единым потоком, и распался на отдельные ручейки, я слышал их все, несмотря на громогласно матерящегося рядом техника. Внезапно техник замолчал на полуфразе. Сказал словно бы удивлённо:
