3 октября Панин доносил Государыне, что "неутомимость и труды Суворова выше сил человеческих. По степи с худейшею пищею рядовых солдат, в погоду ненастнейшую, без дров и без зимнего платья, с командами майорскими, а не генеральскими, гонялся до последней крайности". Затем Панин уволил Суворова по его просьбе в Москву для свидания с женой. Екатерина писала Панину: "Отпуск его к Москве, на короткое время, к магниту, его притягающему, я почитаю малою отрадою после толиких трудов".
Строго говоря, Суворов почти ничего не сделал, только ускорил развязку на несколько дней. Сама Екатерина как-то сказала, что Пугачев своею поимкою обязан Суворову столько же, сколько её комнатной собачке, Томасу. Но к подобному анализу толпа не прибегает; имя Суворова было связано с поимкой злодея и поднялось еще на одну ступень. Он уже начал возбуждать зависть; приведенные шутливые слова Екатерины служат тому удостоверением, ибо они вызваны толками завистников.
Пугачев был казнен в Москве в начале 1775, но пугачевщина не кончилась. Восточный край Европейской России был расшатан безначалием и разорен до такой степени, что ему грозил голод и мор. У башкир была смута, шайки грабителей бродили в разных местах. Надо было залечить раны, привести общественный и административный механизм в нормальное состояние. Труд предстоял долгий, но начинать надо было немедленно. Государыня не хотела крайних мер; строгость требовалась лишь рядом с милосердием. Начало было возложено на Суворова: ему подчинили войска в Оренбурге, Пензе, Казани, почти до самой Москвы, всего до 80000. В короткое время он усмирил башкирские смуты и уничтожил обломки пугачевских шаек. К силе он прибегал как к последнему средству и старался действовать прежде всего убеждением. Так он поступал не только по инструкции, но и по внутреннему убеждению и через 12 лет с понятным самодовольством писал: "Политическими распоряжениями и военными маневрами буйства башкиров и иных без кровопролития сокращены, но паче императорским милосердием".
Так прошла зима, кроме короткой побывки в Москве. Весною 1775 он объехал пункты расположения своих войск в Самаре, в Оренбурге, в Уфе, выбрал места для лагерей.
Летом происходило в Москве торжественное празднование мира после счастливого окончания войн Польской и Турецкой и усмирения внутренних смут. Екатерина с обычной щедростью расточала милости и награды. Суворову пожаловала золотую шпагу, украшенную бриллиантами. В это время Суворов начал переписку с всесильным Потемкиным, который стал быстро подниматься на недосягаемую высоту. Он рассыпается в комплиментах, выражает надежду на протекцию "благотворителя" и т. п. Из переписки видно, что Суворов продолжал жить в Симбирске, откуда 18 августа 1775 просит увольнения в Москву по случаю кончины отца, о чем обращался еще раньше по команде к Панину, но ответа не получил. Добыв через Потемкина дозволение, он поехал в Москву, представился Государыне и был назначен командовать Петербургской дивизией. Но после смерти отца необходимо было заняться домашними делами, требовалось его присутствие в Москве и в деревнях. Он просил дозволения временно тут остаться и, по всей вероятности, пользовался им в течение года, до назначения в Крым; в Петербург для командования дивизией вовсе не ездил.
