Это письмо, заканчивающееся ясным намеком насчет самого Веймарна, есть только отчасти продукт честолюбия, которое не давало Суворову покоя. Древиц действительно пользовался покровительством Веймарна, который возлагал много надежд на его опытность и находил в нем выдающееся дарование. Между тем, Древиц отличался такой жестокостью по отношению к конфедератам, грабительством и неразборчивой жаждой наживы, что был главным виновником дурной славы, которой некоторые современные и позднейшие писатели очернили огулом русские войска. Один из главных руководителей польской революции 1794 года, арестованный и содержавшийся в Петербурге, дал между прочим показание, что, будучи ребенком, он был свидетелем, как Древиц отрезывал кисти рук у некоторых конфедератов, попавших в плен. Произведенный впоследствии в генералы и награжденный деревнями, Древиц, сделавшись Древичем, зажил спокойно в отставке с туго набитым в конфедератскую войну карманом.
Особенно сильно было желание Суворова перебраться в главную армию после славных дел 1770 года. Ларга, Кагул, Чесма были бальзамом для его русского сердца, но возбуждали горькую досаду, что его, Суворова, там нет. Он стал добиваться перевода в Турцию и, как кажется, чуть не добился; по крайней мере в письме своем к Веймарну в сентябре Суворов благодарит за ходатайство о переводе в главную армию, а в октябре прямо говорит, что время его отъезда приближается. Дело почему-то не состоялось, и Суворов остался на второстепенном театре войны при массе забот, хлопот и трудов.
Заразная болезнь, вроде чумы, появилась в тылах главной армии. Надо было не пустить ее в Польшу; пришлось изменить путь курьеров, протянуть карантинный кордон, перекапывать дороги, ставить маяки.
Циенские монахи подали на Суворова жалобу, будто одна из его команд, при забирании в конфедератской деревне хлеба и скота (по присланному от Веймарна расписанию), чинила обиды и беззакония. Суворов пришел в негодование и с горячностью объяснял, что имеет чистую квитанцию, что времени прошло много без всяких жалоб и теперешняя является слишком запоздалою; что претензия монахов внушена их злобой к русским и диссидентам. Потом последовал от Веймарна запрос, - не принимаются ли в шпионы иезуиты. Суворов отвечал, что ни иезуитов, ни других монахов в не принимает, да и иных не весьма жалует, не так как другие начальники, которые разъезжая в карете из замка в замок, выспрашивают евреев, "едва в своих шабашах счет знающих".
