Адам слушает. По крайней мере, Сюзанне удалось привлечь внимание.
– Поверь, я сама через это прошла, – продолжает Сюзанна. – Когда кого-то теряешь… не ты меняешься. Весь мир меняется. Чувства, ощущения – все расплывается, искажается. Цвета теряют яркость, запахи сгущаются, еда становится безвкусной. Горе – как наркотик. Настолько сильное, что почти… галлюциногенное.
До сих пор Адам держал маску на затылке, но тут снял ее.
– Галлюциногенное? – повторяет он. – Хочешь сказать, ему мерещились всякие вещи. Ты об этом?
Сюзанна молчит. Но что-то в ее реакции дает Адаму понять, что он прав.
– Интересно, что мерещилось тебе? Ты видела его? Или ее?
Сюзанна смотрит неподвижно. Когда она в последний раз вспоминала ее? Когда она последний раз позволяла себе это?
– Интересно, ты до сих пор их видишь? Джейк все еще преследует тебя?
Нет. Уже давно. Но на мгновение, когда она смотрит на Адама, его лицо превращается в лицо ее сына.
Сюзанна мигает, и мираж исчезает. На смену видению приходит голос – тот же, чей шепот Сюзанна уже слышала.
Ты его знаешь.
Сюзанна прочищает горло, садится ровнее.
– Твоему отцу должно было быть очень тяжело. – Она заставляет себя говорить. – Переживания из-за болезни твоей матери. Все, что он чувствовал после ее смерти. Тебе так не кажется?
Только что Адам выглядел очень довольным тем, как проник в горе Сюзанны, но вдруг ему явно стало неуютно. Он не хочет думать о своем отце как о живом человеке. О человеке слабом, хрупком, о жертве.
– Потерять жену так рано, особенно когда у вас маленький ребенок, – с нажимом говорит Сюзанна.
Адам возмущается:
– То есть это еще и моя вина? То, как отец со мной обращался?
– Вовсе нет. Я лишь хочу сказать, что поведение твоего отца гораздо сложнее, чем просто любовь или ненависть. Для него эти две эмоции перепутались. Как два провода.
На лице Адама ни один мускул не дрогнул. Но теперь оно выражает сосредоточенность, оно как стена, которую Сюзанна видит и должна проломить.
– Большинство из нас представляют себе диаметрально противоположные понятия расположенными на горизонтальной линии. Но на самом деле это скорее не линия, а петля, где каждая крайность угрожает перекрыть другую.
У Адама в глазах мелькает любопытство.
– Возьмем, ну, не знаю… скажем, политику. Крайние левые и крайние правые схожи настолько, что их уже не различить. Горячее и холодное. У тебя никогда не было такого ощущения, когда трогаешь что-то замороженное, будто ты обжегся?
