И вот наконец долгожданная охота. Только самых верных, самых близких людей взял с собою в то холодное ветреное утро Миндовг. Перед тем как покинуть табор, еще тщательнее утеплились, взяли оружие и двинулись в серый, набухший водою лес, сменивший священную дубраву-алку. Тут тоже изредка попадались выбравшие местечко посуше дубы, но это были тщедушные подобия тех великанов, что радовали глаз в алке.
На устах у всех, кто уже не впервой принимал участие в этой необычайной охоте (а что она будет необычайной, Далибор слышал из уст самого Миндовга), витало одно-единственное слово: "Жернас... Жернас..." Далибор вспомнил, что по-литовски так называется дикий кабан, вепрь. "Что ж, поохотимся на кабанов", - заключил он.
Козлейка шел впереди, вооруженный железным безменом с тремя острыми шипами. На лес, на болото наплыл туман, и люди казались в этом тумане серыми призраками. Внезапно под ногою у Далибора предательски хрустнул сучок.
- Т-с-с-с! - приложил палец к красной оттопыренной губе Миндовг.
Наконец в рассветных сумерках увидели огромное ловчее сооружение - по-новогородокски стенку. Из толстых еловых кряжей была срублена длинная, сходящая на клин ловушка. Широкий вход в нее в любой миг мог быть перекрыт толстыми дубовыми слегами. Чтобы по команде пустить слеги в ход, часть охотников, в том числе и Миндовг с Далибором, заняли места в тесных привратных клетушках-камерах. Оставалось ждать.
Миндовг, дыша Далибору в ухо, жарко шептал:
- Нигде нет такого обилия птиц, как в наших литовских лесах. Когда крыжаки, будь они прокляты, построили на нашей земле первый свой замок, они назвали его "Vogelsand", что означает "Птичий грай".
Далибор, внимая кунигасу, снова с удивлением отметил про себя, что тот имеет обыкновение заводить разговор без всякого внешнего повода. То его заинтересует вопрос, растет ли ночью трава, то, как вот сейчас, потянет высказаться по поводу птиц. Какие птичьи песни в глухом и холодном осеннем лесу? Впрочем, это отличает мужчину от женщин: те пускаются в рассуждения только о том, что в данный момент видит их глаз.
Все молчали, сдерживая дыхание. Только Миндовг, ничтоже сумняшеся, продолжал:
- На проклятых произвели впечатление наши леса, наши дубы. И замок они построили не на земле, не на скале, а в развилке гигантского дуба.
"И правда, странная охота, - думал тем временем Далибор, - Ни загонщиков не видно, ни собак не слышно".
Он наблюдал, как по всей длине ловушки-стенки безмолвные люди рассыпают из мешков желуди. Это была, конечно, приманка, любимое яство диких свиней. Но Далибор, с малых лет знакомый с охотой, знающий повадки разных лесных, речных и болотных обитателей, был уверен: звери в эту нехитрую ловушку не пойдут. У дикого кабана плохое зрение, но нюх и слух отменные, и человека он чует на большом расстоянии. Неужели кабаны в Литве настолько тупы, чтобы слепо переть к человеку на рожон, будь этим человеком даже сам кунигас Миндовг.
