в Коноваловской телеграмме. Но ведь Абр[ам] Сам[ойлович] [Альперин] в телеграмме мне по поводу той же корреспонденции выразился еще сильнее (индигнент
{265}).
Перехожу к существу дела и делаю это только потому, что Вы выразили желание узнать мое мнение. По своей инициативе я его высказывать не стал бы. Буду говорить откровенно, в уверенности, что политические разногласия на личных отношениях наших отразиться не могут и не отразятся. Добавлю, что письмо мое конфиденциально. Вы можете прочесть его исключительно Абраму Самойловичу и Василию Алексеевичу — больше никому. Под тем же условием конфиденциальности я пошлю копию настоящего письма Сергею Петровичу [Мельгунову].
Но прежде всего я коснусь двух общих вопросов.
1) Вас[илий] Алек[сеевич] пишет: «для того, кто пережил здесь владычество немцев…для тех ясно, что мы все ближе к Сталину, чем к Гитлеру и Жеребкову»! Да кто же в этом сомневался? Для этого не надо было переживать владычество немцев. Мы здесь все, и социалисты, и кадеты, и беспартийные демократы, всегда занимали «100-процентную» (как говорят в Америке) оборонческую позицию. Если бы Вас[илий] Алек[сеевич] хоть на мгновенье думал о нас иначе, он вообще не стал бы нам писать, как мы не пишем и не будем писать ни одному из парижских пособников немцев, активных, неактивных, идейных и продажных. Мы все в этом отношении ([пропущено слово] и лично) настроены совершенно непримиримо (гораздо более непримиримо, чем, по слухам, в личных отношениях многие парижане). О себе скажу, что я в своих статьях и на русском, и на английском, и на французском языке в С. Штатах неизменно говорил, что мы всей душой желаем победы в этой войне России, каков бы ни был ее режим.
2) У вас, по-видимому, существует мнение, что мы «потеряли чувство России», «утратили живую связь с ней» и т. д., тогда как вы, парижане, знаете о русских делах и настроениях много больше! Право, географическое расстояние здесь ни малейшей роли не играет: 2000 километров или 6000 километров — не все ли равно? Вы видите много «приезжих». Их очень много и здесь, и они тоже не прячутся. Но вы, вероятно, читаете почти исключительно крошечные французские газеты наших дней, тогда как мы читаем ежедневно газеты, которые по верности и обширности информации ни с чем не сравнимы даже в прежней, довоенной Европе. Мы читаем также регулярно советские книги и периодические издания, которых вы, вероятно, были очень долго лишены. Я прочел за последние три — 4 года не менее десятка книг, написанных о России посетившими ее за это время американцами разных направлений. Нет ни малейшего сомнения в том, что немецкое владычество вы пережили неизмеримо острее, чем мы. Но когда один из участников вашего визита пишет сюда, что мы ничего не знаем, а он все знает — или во всяком случае гораздо больше нас — о процессах в России, то это вызывает у меня полное недоумение. Вы и ваше общество сближения (кроме, кажется, Вас[илия] Алек[сеевича]) уверены, что советская власть вступила на путь либеральной эволюции, — могу только порадоваться вашей уверенности. Алек[сандр] Фед[орович] в своих тезисах, напротив, выражает уверенность в том, что Сталиным готовится социальная революция в Европе, — это, по-моему, тоже лишь одна из возможностей. Я недавно в одной американской газете написал, что я — единственный человек в Нью-Йорке, НЕ [так!] знающий, чего хочет Сталин. Все другие знают.
