— «послание», «весть». Все зависит от модуляции голоса, от судьбы, вобравшей прощание и весть, и душа восходит к прощальному глаголу, восклицает «Прощай!» на птичьем языке чви.
Тропический воздух кажется непреодолимым. Как будто все время дышишь предвестьем грозы или предчувствием лихорадки. Все дело в незащищенности, стало быть — в свободе. Свобода — угроза момента. Взгляд, брошенный туда, где тебя не будет. Как бы санкофа наоборот. Это в детстве казалось: можно избежать чего угодно, если только заранее четко представить себе, как оно будет. Где то, чего с самого начала ждешь и боишься? Ближе и ближе. Притом что нигде.
…Энкрайн, мафа уо тро-тро
На маше уо чале уаче.
Тена йи, м’абрабо фофро.
Мэсанба, ме до, дааче.
* * *
— Долго я спал?
— Куда уж дольше. — Нана прикрепляет пакет с физраствором к торшеру в моей бриджпортской квартире. — Эк тебя развезло… Хорошо, хоть вовремя догадался позвонить Оникепе.
— Разве я звонил?..
Вместо ответа Нана достает из кармана сложенный вчетверо лист бумаги; развернув, демонстрирует его на манер иллюзиониста. Прижимает к листу ладонь, обводит ее фломастером, как это делали в детстве, и, положив лист — рисунком вниз — мне на грудь, поясняет: «Грелка».
2009–2011
