Старик умолк, но по изрезанной морщинами щеке скатилась одинокая слеза. Чувствуя его неловкость, я стала рассматривать комнату, давая Генри возможность успокоиться. Кашель и трубное высмаркивание сообщили мне, что я могу без опасений повернуться к нему.
– Дело в том, что Айрис была чудесной девушкой. Мы знали друг друга с малолетства, – признался он с хриплым смешком. – Она писала мне всю войну, и эти письма имели для меня огромное значение, но… но… – Он перешел на шепот, словно невеста на фотографии слушала его признание. – Была одна девушка, Люсиль ее звали, она жила недалеко от Парижа, и если бы ее семья не приняла меня и не спрятала в амбаре… что ж, думаю, я не сидел бы здесь сейчас и не разговаривал с вами. – Он посмотрел сквозь меня, как будто воспоминание о том времени открыло портал в прошлое. – Айрис была той, которая ждала меня дома. Айрис была девушкой, которой я дал обещание. Айрис была той, на ком я женился. Но Люсиль была девушкой, которую я никогда не забывал.
Я подозревала, что история Генри будет чем-то в этом роде, но и представить не могла, что она так меня тронет. В результате пожара мои чувства научились тихо бунтовать, отказываясь утихомириваться, и приобрели неприятную привычку взбрыкивать и сбрасывать меня в неподходящие моменты. Это был один из таких. Думаю, мы оба с Генри обрадовались, когда он предложил выпить по чашечке чая, прежде чем перейти к составлению письма к женщине, которой, по моему представлению, могло уже и не быть в живых.
Кухня Генри оказалась безупречно чистой и аккуратной – она содержалась в гораздо большем порядке, чем моя, что я и сказала ему. Он встретил мой комплимент с тихой гордостью.
– Айрис любила, чтобы все было в полном порядке, – сообщил он. – Ей было бы неприятно, если бы я все тут захламил только потому, что ее нет.
Мы ждали, пока старомодный чайник со свистком запоет свою песню, а Генри тем временем достал из буфета блюдо с узором из ивовых веток, а потом прошаркал в кладовку и вернулся с пачкой печенья.
– Берег его для особого гостя, – объявил он, теребя непослушными пальцами целлофановую упаковку.
– Давайте помогу, – предложила я, забирая пачку из его неловких рук.
Перевернув ее, я увидела, что срок годности истек пять лет назад. Генри надел разноцветный вязаный чехол на заварочный чайник и посмотрел на меня, в нерешительности державшую пачку залежалого печенья.
– Очень люблю «Бурбон», – признался Генри, причмокнув в предвкушении губами.
