– Лаврентий Павлович, я направлял на ваше имя представление к наградам на Нагулина и его подчиненных…
Берия подтверждающе кивнул.
– Я посмотрел и внес кое-какие правки. Капитану Хватову – звезду героя посмертно. Нагулину – орден Ленина за Гудериана, сбитые истребители и результаты ночной бомбардировки. Ну и медаль «За отвагу» за отражение нападения на колонну. Остальным – по вашему списку. Теперь что касается вас лично. Я написал представление на присвоение вам внеочередного звания. Верховный его утвердил. Поздравляю, товарищ комиссар государственной безопасности третьего ранга.
* * *
После нападения на нашу колонну Лубянка, и так не отличавшаяся доверием ни к чужим, ни к своим, мгновенно превратилась в большую банку с пауками. Вновь проверялся каждый сотрудник, чуть ли не поминутно восстанавливались действия всех, кто имел хоть какое-то отношение к нашей поездке на полигон или мог получить о ней любую, даже самую поверхностную, информацию. Естественно, не обошлось без арестов, но, судя по скупым комментариям Судоплатова, предателя пока выявить не удалось.
Тех, кто выжил при нападении, а нас в итоге оказалось девять человек, тоже подробно допрашивали. Мне досталось особое внимание следователей, поскольку именно я обнаружил засаду. Собственно, кроме нас с Судоплатовым и единственного уцелевшего техника в живых остались пятеро бойцов, ехавших в кузове грузовика у самого заднего борта и, как ни странно, Егорыч – водитель «эмки». Как и когда он успел выскочить из машины, я не видел, но пулю в ногу он все-таки поймал и потерял сознание от болевого шока. На счастье Егорыча, произошло это уже в придорожной канаве. Бойцы охраны тоже ничего не помнили. Все они получили сильную контузию, и пришли в себя только после боя.
Сразу после возвращения на Лубянку, я взялся за карандаш и воспроизвел по памяти лица четырех выживших диверсантов, которым удалось уйти в лес. Немного подумав, я добавил к портретам информацию о росте, комплекции и возрасте каждого из них.
На самом деле, я знал об этих людях почти все. С момента нападения спутники держали под плотным контролем все их перемещения, но выдать людям Берии эту информацию я не мог – такое никаким зрением и памятью не обоснуешь.
Мои рисунки сперва вызвали недоверие, но когда я, посмотрев в окно кабинета, за десять минут изготовил такой же портрет случайного прохожего, на свою беду оказавшегося в этот момент на площади, отношение к моему художественному творчеству резко изменилось.
