— Мисс Горовиц, вы не разрешите мне скопировать кое-что из дневника? А, миссис Аронов? Я их не заберу, сделаю выписки здесь.
Разумеется, включить в книгу все дневники никак нельзя: на это потребовалось бы разрешение старой карги, но осторожненько процитировать, это да, юристы объяснят, до каких пределов можно раздвинуть «добросовестное использование»[50]. Ну а остальное он перескажет своими словами. Ему видятся победные реляции на супере: «Впервые использованы личные дневники, к которым до сих пор не имел доступа никто… Душераздирающая история любви по первоисточникам».
— Этого я позволить не могу. Я хотела только, чтобы вы поняли, как он с ней обращался.
— Я не обману вашего доверия, будьте уверены.
— И причина вовсе не в его пьянстве, как принято считать. Он был болен. В войну я как-то поехала с Эрнестом Рейхингером на Айленд навестить их. Предполагалось, что там он бросит пить, вот почему они туда переехали, но было ясно — дела обстоят еще хуже. Он все поддевал ее, уговаривал показать свои картины Рейхингеру, а я же видела, что ей худо, работа у нее не ладится. «Ну хотя бы Софи ты можешь их показать, — не унимался он, — ей же нравится все, что ты ни напиши». Более унизительной сцены я в жизни не видела: он стоял, ухмылялся, а она вся съежилась. Точно собака. Невыносимо было оставлять ее там, мало за что в жизни я так себя корю. Потом я думала: почему я не вызволила ее, не увезла с собой в город, но тогда мне это даже не пришло в голову.
— Вы с ней об этом говорили?
— Тогда — нет. В тот раз нет. Нас всех, даже Рейхингера, словно парализовало. Мы смотрели на Клея и только. Но позже, да, говорила.
— И что она сказала?
— Сказала, что учится писать, постигает, что значит заткнуться и — хочется не хочется — работать каждый день. Сказала, этому научил ее он. — Софи нашаривает пластиковую чашечку на подносе инвалидного кресла, подносит ко рту, по ее подбородку течет оранжевый сок. — Ну вот, теперь вы все знаете. Расскажете в своей книге, как оно было на самом деле.
— Для этого я ее и пишу, миссис Аронов. А из ее дневников вы только этот нашли?
— Не стану больше разговаривать. На сегодня с меня довольно.
Он встает, нехотя кладет тетрадку на поднос.
— Надеюсь, вы разрешите мне прийти еще?
— Почему бы и нет? Нельзя сказать, что меня осаждают визитеры. Только насчет дневников больше на меня не наседайте. А то, глядишь, я их и сожгу, пожалуй, давно следовало бы их сжечь. К тому же он не всегда вел себя так, не хочу, чтобы у вас сложилось такое о нем впечатление. Это было бы неправильно. В другой раз, когда я их навестила, у них все было хорошо, он был хорош. Она выглядела потрясающе. Об этом вы тоже напишите.
