Чиста моя вера,
Как пламя молитвы,
Но, боже! и вере
Могила темна…
- Алеша! друг мой! - сказал я, - зачем это сомнение?
Он посмотрел на меня задумчиво.
- Что ты сказал?
- Зачем это сомнение? - повторил я.
- Это так. Грустно мне, мой милый! Слышишь, как шумит ветер? Это он поет мне похоронную песню… Скажи моей доброй старушке, что я ее любил и за все ей благодарен. То же скажи ее сыну. Пусть он учится. Тебе я дарю все мои книги и тетрадки. Ах, как мне грустно!.. Дай мне карандаш и клочок бумаги. - У меня было в кармане то и другое, и я ему подал и положил на его колени какую-то попавшуюся мне под руки книгу, чтобы ему удобнее было писать. Он стал неразборчиво и медленно водить карандашом. После пяти или шести написанных им строк на бумагу упала с его ресницы крупная слеза. Больной отдохнул немного и снова взялся за карандаш.
- Устал я… - сказал он, прикладывая ко лбу свою руку. - Возьми себе это на память о моих последних минутах. Прочтешь дома.
- Спасибо тебе, - отвечал я и положил бумагу в карман.
Вдруг Яблочкин вздрогнул и остановил на мне испуганный взгляд.
- Кто это сюда вошел? Выгони его!
- Здесь никого нет, мой милый. - Я сел к нему на кровать и обнял его одною рукою. - Здесь никого нет…
- Как нет? Видишь, стоит весь в черном… Выгони его… - Больной дрожал с головы до ног. Я встал, прошелся до двери и снова сел на свое место.
- Я его вывел, - сказал я.
- Ну, хорошо. - Яблочкин положил ко мне на плечо свою голову. Бред его усиливался.
- Горит!.. - вдруг он крикнул во весь голос и протянул вперед свои исхудалые руки. - Спасите!..
- Что ты, что ты? успокойся!.. - отвечал я, прижимая его к своей груди.
- Стены горят… Мне душно в этих стенах!.. Спасите!
- Опомнись, опомнись, - говорил я, и грудь моя надрывалась от рыданий. - Здесь все мирно. И чужих здесь никого нет. Это я сижу с тобою, я, Василий Белозерский, друг твой, готовый за тебя лечь в могилу.
Дыхание Яблочкина становилось все тише и тише. Руки холодели, но глаза приняли более определенное выражение.
- Это ты, Вася?
- Я, мой милый.
- Ступай в университет, а здесь…
Голова его упала ко мне на плечо. Я послушал, - не дышит… И тихо я опустил его на подушку, перекрестил, закрыл ему глаза и склонился на колени у изголовья его кровати. И долго, долго текли из глаз моих горькие слезы.
Вот что он написал мне на память:
Вырыта заступом яма глубокая.
Жизнь невеселая, жизнь одинокая,
Жизнь бесприютная, жизнь терпеливая,
Жизнь, как осенняя ночь, молчаливая, -
