— Марта, принесите белого вина и стакан.
— Обычного?
— Именно. Предпочитаю обычное, — вставил Мегрэ.
Его котелок лежал на бюро, рядом с телефоном. Кажо, не сводя глаз с собеседника, маленькими глоточками пил шоколад.
Утром он выглядел еще более бледным, чем вечером; кожа у него была по-прежнему бесцветная, а глаза тускло-серые, как волосы и брови, голова костистая, лицо длинное. Кажо относился к тем личностям, которых невозможно представить себе иначе как людьми неопределенного возраста. Трудно было даже вообразить, что он был когда-то ребенком, школьником или юным влюбленным. Такой, как он, не мог держать женщину в объятиях, шептать ей нежные слова.
Зато его волосатые, довольно ухоженные руки всегда были приучены орудовать пером. Ящики бюро были наверняка набиты всяческими бумагами, отчетами, счетами, квитанциями, заметками.
— Встаете вы сравнительно рано, — заметил Мегрэ, взглянув на часы.
— Я сплю не больше трех часов за ночь.
Безусловно, не врет. Неизвестно — почему, но это чувствовалось.
— Значит, читаете?
— Да, читаю или работаю.
Оба давали друг другу минуту передышки. Не сговариваясь, решили, что серьезное объяснение начнется после того, как Марта подаст белое.
Книжного шкафа Мегрэ не обнаружил, но на столике рядом с бюро стояли книги в солидных переплетах — кодекс, тома Даллоза [13], книги по юриспруденции.
— Оставьте нас, Марта, — распорядился Кажо, когда на столе появилось вино.
Прислуга направилась на кухню. Нотариус хотел было окликнуть ее и велеть закрыть дверь, но передумал.
— Наливайте себе сами.
Совершенно непринужденным движением Кажо открыл один из ящиков бюро, вытащил оттуда пистолет и положил так, чтобы без труда дотянуться до него. Это даже не выглядело вызовом: Нотариус словно совершал общепринятый обряд. Затем он отодвинул чашку и оперся о подлокотники кресла.
— Ваше предложение? — произнес он тоном делового человека, который принимает клиента.
— Почему вы думаете, что я намерен сделать вам предложение?
— Иначе бы вы не пришли. В полиции вы больше не служите. Следовательно, арестовать меня не собираетесь. Вы даже не стали меня допрашивать, поскольку не приведены к присяге и все, что бы вы ни рассказывали после, не имеет никакой доказательной ценности.
Мегрэ с одобрительной улыбкой раскурил трубку, которой дал перед этим погаснуть.
— С другой стороны, ваш племянник увяз по самые уши, и у вас нет никакой возможности вытащить его.
Спички Мегрэ положил на поле котелка и уже в третий раз за несколько секунд брался за коробок: он чересчур плотно умял табак, и тот сразу же гас.
