Так что через неделю на стадион завезли доски и пригнали бригаду плотников. Было бы из чего, а сколотить – дело нехитрое. Да и Минаич не дремал. Он вроде даже и пить бросил. Притащил из конторы несколько листов толстой бумаги и стал готовить афиши. Нас тоже мелкими поручениями загрузил. Ему нравилось, когда вокруг него народ крутится, если не взрослые, то хотя бы шпана, – артисту иначе нельзя, нужны зрители и слушатели.
«Какими глупыми афишами, – говорил он, – обвешаны городские заборы. Где сейчас увидишь вальсирующую молодую парочку, где вы найдете современного парня, умеющего танцевать вальс? Если уж рисовать вальсирующих, то партнером должен быть галантный старичок в пенсне и с бородкой клинышком».
Потом рассказал про жену Есенина, Айседору Дункан, и прямо при нас набросал карандашом женщину с развевающимся шарфом. Неплохо вроде бы получилось, но ему не понравилось, обещал сделать лучше и обязательно красками. Бросил рисование и стал придумывать объявления для афиш: «Пускай мы не испанцы, но тоже любим танцы!» или «Танцующим вход свободный, для зрителей – цена три рубля!» Водка в то время стоила два пятьдесят две. Он выдает, мы гогочем. Его еще сильнее забирает: «Школу танцев проходили мы на перине Никодимовой!» Про директора еще забористей выдал, только я запамятовал.
Но, когда афиши были расклеены, ни старичка в пенсне, ни Айседоры Дункан, ни веселых объявлений на них не было. Нам он сказал, что не хватило времени, а на самом деле, наверное, не хватило духа. Никодимова шуток не понимала.
В субботу музыка над площадкой чуть ли не с обеда играть начала. Но торжественного разрезания ленточки не произошло. Начальство на открытие не явилось. Да если бы только начальство. Вся серьезная молодежь по натоптанной тропе уплыла в Заборье. А явилась все та же бабушка Митрохова с тремя товарками, пяток старых дев предпенсионного возраста и мы, шпана любопытная.
Старые девы сами с собой на пустом пятачке танцуют, бабки на скамеечке шушукаются, а Минаич землю вокруг площадки шагами мерит, переживает. Темнеть начало, самое танцевальное время, а публики все нет и нет.
И тогда он пошел вразнос, вырубил музыку и начал орать на старых дев, какого, мол, дьявола приперлись площадку песком посыпать. А те – одна злее другой, им только повод дай. Дома-то не с кем собачиться. Бабушка Митрохова вроде как примирить их попыталась, начала Минаича успокаивать, да кто же под горячий язык лезет. Мужика несло:
