Шелгунов "тормозился" на пересылке во Владивостоке - оборванный, грязный, голодный, недобитый конвоем отказчик от работы. Надо было жить, а на кораблях, как на тележках для газовых печей Освенцима, везли и везли за море пароход за пароходом, этап за этапом. За морем, откуда не возвращался никто, Шелгунов уже побывал в прошлом году в прибольничной долине смерти и дождался обратной отправки на материк - на золото шелгуновские кости не брали.
Сейчас опасность опять приближалась, вся зыбкость арестантского жития ощущалась Шелгуновым все явственней. И не было выхода из этой зыбкости, из этой ненадежности.
Пересылка - огромный поселок, перерезанный в разных направлениях правильными квадратами зон, опутанный проволокой и простреливаемый с сотни караульных вышек, освещенный, просвеченный тысячей юпитеров, слепящих слабые арестантские глаза.
Нары этой огромной пересылки - ворот на Колыму - то внезапно пустели, а то вновь наполнялись измученными грязными людьми - новыми этапами с воли.
Пароходы возвращались, пересылка отрыгала новую порцию людей, пустела и вновь наполнялась.
В зоне, где жил Шелгунов,- самой большой зоне пересылки,- очищались все бараки, кроме девятого. В девятом жили блатари. Там гулял сам Король главарь. Надзиратели туда не показывались, лагерная обслуга каждый день подбирала у крыльца трупы качавших права с Королем.
В этот барак повара тащили с кухни свои лучшие блюда и лучшие вещи тряпки всех этапов непременно игрались в девятом, королевском, бараке.
Шелгунов, прямой потомок землевольцев Шелгуновых, отец которого был на воле академиком, а мать - профессором, с детских лет жил книгами и для книг; книголюб и книгочей, он всосал русскую культуру с молоком матери. Девятнадцатый век, золотой век человечества, формировал Шелгунова.
Делись знанием. Верь людям, люби людей - так учила великая русская литература, и Шелгунов давно чувствовал в себе силы возвратить обществу полученное по наследству. Жертвовать собой - для любого. Восставать против неправды, как бы мелка она ни была, особенно если неправда - близко.
Тюрьма и ссылка были первым ответом государства на попытки Шелгунова жить так, как его учили книги, как учил девятнадцатый век.
Шелгунов был поражен низостью людей, которые окружали его. В лагере не было героев. Шелгунов не хотел верить, что девятнадцатый век обманул его. Глубокое разочарование в людях во время следствия, этапа, транзитки вдруг сменилось прежней бодростью, прежней восторженностью. Шелгунов искал и встретил то, что он хотел, то, о чем он мечтал,- живые примеры. Он встретил силу, о которой много читал раньше и вера в которую вошла в кровь Шелгунова. Это был блатной, преступный мир.
