– Надо дойти! – насупившись, ответил Гридя.
– Если и дойду, – продолжал рассуждать Павел, – поверят ли мне? А то решат, что монголы им ловушку готовят, меня подослали. Ведь на Куликовом поле меня чуть за их разведчика не посчитали.
Гридя в раздумье почесал голову.
– Да-а, – наконец протянул он, – однако ничего не получится, – и, повернувшись, пошагал дальше.
– Стой ты! – закричал Павел и зло добавил: – То чуть не убить готов, то сам бежит. Тут подумать надо. Может, какой другой план придумаем.
– А какой? – остановился Гридя и затем медленно вернулся к костру.
И тут Павел, неожиданно даже для самого себя, вдруг выпалил:
– Тебе надо к нашим бежать, а меня пусть монголы забирают.
У костра повисла напряженная тишина.
– Это как так? – наконец ошарашенно-вопрошающе прошептал Гридя.
А Павел, стараясь не думать о последствиях, попытался развить пришедшую мысль.
– Монголы тебя в лицо-то и не разглядели. Пусть меня у костра подберут, если вернутся. Я соглашусь их вести утром по берегу. А ты за это время доберешься до наших и все им расскажешь. Тебе-то они поверят.
Выпалив все это, он замолчал. У него вдруг щемяще засосало под ложечкой. В глубине души ему очень хотелось, чтобы Гридя сам отверг этот рискованный план. Он старался не думать, что могут сделать с ним монголы в лагере. Как он вообще сможет выбраться из этой переделки, даже если задуманное удастся, а русские одержат победу. В конце концов, и Гридя может не дойти до рощи, мало ли что случается, тогда верная смерть будет грозить ему с двух сторон. Все эти мысли в одну секунду пронеслись у него в голове. Но отступать было поздно, и он с тревогой ожидал ответа Гриди.
– А чего, – снова разгорелись у того глаза. – Годится! – И, глядя на Павла, уважительно добавил: – Русич!
У того же похолодело внутри. Но чтобы этот далекий предок не заметил проснувшегося в нем страха, произнес:
– Сам погибай, а товарища выручай.
– Сгинуть мы тебе не дадим, это точно, – уверенно произнес Гридя, уже захваченный новым планом и не сомневаясь в его успехе.
Павел же его уверенность никак не разделял. Он, конечно, мог бы еще сесть в кресло и перенестись в другой, менее жестокий век. Ведь никто его здесь не видел, никто не мог уличить в трусости. Но… сам он никогда не сможет этого забыть. Лучше было бы не лезть со своим языком. Бабушка про это не раз ему говорила, а заканчивала всегда так: «Не дал слова – крепись, а дал – держись».
Бабушка… Вроде бы совсем недавно он покинул свой волжский город, свой такой понятный век, а вспоминались они ему как что-то далекое, нереальное. Павел грустно вздохнул. Увидит ли он еще когда свою родную Волгу, поест ли румяные бабушкины пироги. И от мыслей этих ему вдруг очень захотелось… есть. Он только сейчас вспомнил, что давно уже не завтракал, не обедал и не ужинал.
