Я методично обыскивала комнату время от времени поглядывая в окно. Остальные, кажется, были полностью заняты тем, что творилось у подножия скалы, и я молила судьбу, чтобы они подольше оставались там. Поиски продвигались до нелепости медленно, руки все еще плохо слушались меня из-за лекарств, которые Катя ввела мне несколько часов назад, и из-за головной боли. Несколько раз я обнаруживала, что стою с какой-нибудь вещью в руках, не понимая ни как я здесь оказалась, ни как долго стою. Я пыталась мыслить стратегически, даже подняла крышку сливного бачка в туалете, но сколько ни искала – телефона не нашла. Конечно, Лотта могла забрать его с собой и спрятать как-нибудь на себе, но я в это не верила – телефон был довольно большой. Носить его в кармане – все равно что изо всех сил обращать на себя внимание. И тут мне кое-что пришло в голову. Про Лоттин телефон знал еще один человек, и именно он жил в соседней комнате.
Комната Генри тоже оказалась незапертой; входя, я на миг задержалась на пороге. В свете дня комната выглядела по-другому, но вещи оставались самими собой: ничто не свидетельствовало о жильце. У Лотты все было в лихорадочном беспорядке, здесь же царил покой, словно в монашеской келье. Ничто в комнате не указывало, что здесь обитает Генри, что здесь вообще кто-то живет. Постель с туго натянутым покрывалом словно застелила гостиничная горничная, все вещи были убраны, за исключением книги в мягкой обложке на ночном столике. Для начала я заглянула под кровать и нашла пустой чемодан. Генри явно распаковал все, что привез с собой, а потом педантично задвинул простой синий чемодан с заполненным багажным ярлыком под кровать.
По непонятной мне самой причине его аккуратность подстегивала меня. Одежда тоже висела в безупречном порядке. Пара коричневых кожаных ботинок на полу. Два пиджака. Темные брюки. Свежевыглаженные рубашки на вешалках, пара фуфаек. На полке лежали два вязаных свитера каких-то строительных цветов. Один свитер я узнала по первому вечеру. Этот безликий порядок в гардеробе бесил меня, но и странным образом привлекал. Было что-то чувственное в том, чтобы смотреть на одежду Генри, трогать ее. Одежда, которая прикасалась к его коже, прилегала к его груди, рукам. Я протянула руку и погладила светло-серую рубашку. Наклонилась, понюхала. Тонко пахло стиральным порошком. Заломы от глажки казались почти острыми, и я рассеянно подумала, гладит он свои рубашки сам или отдает в химчистку.
