Я потрясена. Мы встречаемся взглядами, и я подхожу обнять Кларенса.
– Господи, кошмар какой-то. Как оказалась, я встречалась с ней в спортивном зале. Мы не были близко знакомы, но она мне нравилась. Просто не верится… Мы с Джошем совсем недавно о ней вспоминали, и он показал мне ее портрет. Она там такая живая, словно еще немного – и выйдет из рамы.
– Копы считают, что это мог сделать клиент, – повторяет Кларенс.
– Ты тоже так думаешь? – спрашиваю я.
Он пожимает плечами.
– Чем я могу помочь, Кларенс?
– Да чем тут поможешь? Она съехала пять недель назад. С тех пор я ее не видел и ничего о ней не слышал. Шанталь всегда была очень приветливой, улыбалась, здоровалась. Господи, у кого рука поднялась? Почему?
У него на глазах слезы. Я чувствую, что тоже сейчас заплачу. Мари, темноволосая девушка из школы боевых искусств; Шанталь, «Королева мечей» художника Джоша; Шанталь Дефорж, доминатрикс, которая жила в лофте, ставшем теперь моим. В тот раз за чашкой кофе она так спокойно говорила про боль, и она причиняла ее другим, занимаясь своим ремеслом там, где я теперь занимаюсь своим.
Вена, Австрия. Конец февраля 1913 года.
Ясный морозный день.
Тот же молодой человек сидит за столиком в той же кофейне, чего-то ждет и нетерпеливо поглядывает на дверь. Когда входит Лу, он подскакивает, вытягивается и будто вот-вот щелкнет каблуками.
– Фрау Саломе! Спасибо, что пришли.
– Вы можете звать меня фрау Лу. Почти все обращаются ко мне именно так.
– Спасибо!
Лу садится.
– Пожалуйста, не надо подобострастия. – Юноша кивает. – Я получила письмо. Рада, что вы приняли мой совет и посетили кое-какие из галерей.
– Разумеется, я вас послушал.
– Оставьте. Это было просто предложение.
– Вы сказали, что это условие. Или я повинуюсь – или следующей встречи не будет.
– Ох, я и забыла, как с вами трудно. Ну, так что вы думаете?
– О картинах?
– Разумеется, о картинах! Не ерничайте, прошу вас!
– Мое честное мнение?
– Само собой.
Молодой человек внимательно смотрит на Лу с легкой улыбкой: она хочет откровенного разговора? Что ж, он примет вызов. Не станет яростно спорить, как обычно, нет, – просто покажет ей, что у него тоже есть своя позиция.
– По правде говоря, мне не понравилось. А если еще честнее, меня воротит от такого искусства.
– Забавно. И отчего же?
– Разложение. Излишняя чувственность, даже непристойность. Подчеркнутое уродство. Особенно у Кокошки. Он не представляет, во имя чего существует искусство.
– И во имя чего же?
