Вот что прочитал Верен:
Пришел ко мне недавно мой сосед
и попросил вернуть остаток долга.
Ему я объяснил, что денег нет,
и, видимо, еще не будет долго.
Тогда он стал ругаться в мать и в честь.
Я слушал, слушал… Так и не дослушал —
спросил: «Да у тебя душа-то — есть?»
Сказал он: «Есть», — и выругался в душу.
— Вот и все, что получилось, — виновато вздохнул Поэт, разведя руками, когда понял, что Верен дочитал до конца. — Всю ночь просидел… гм… почти.
А потом тоже наотрез отказался от денег.
Стихи Верена позабавили, и в целом понравились. Но он так и не понял — что же такое душа, и как разглядеть ее в кромешных потемках тела.
ТРЕЩИНКА (ПУШКА СТАРОГО ФЕЛЬДМАРШАЛА)
На пустыре за пороховым сараем, где ходить не разрешается, играли в звон. Последыш Лабаст, кидая с черты, попал прямо в горку и разорил казну, а косоглазый гаденыш Хорек, поставивший на кон свою единственную монету, вылетел из игры, так и не вступив.
Все было честно, не придерешься, но не таков был Хорек, чтобы промолчать. Он ощерил зубы, мелкие и острые, поддернул старые отцовы штаны и, глядя ненавистно на Последыша, собирающего с земли монеты, процедил:
— Везет дуракам… Ай да Лабаст, три головы — одна шапка!
С этой дурацкой подначки всегда и неизбежно начиналась драка. А как еще ответишь на обидную бессмыслицу, если и сам не знаешь, о чем речь? Ладно — шапка, тут догадаться нетрудно: есть у прадеда форменная шапка из голубого волка, одна на все Поречье. Потому что и фельдмаршал всего один. Но при чем тут три головы? Что он, змей морской, что ли? Эх…
Последыш вздохнул, потуже затянул подшитый к поясу карман, чтобы не потерять в драке выигрыш, выпрямился. Потом повернулся к Хорьку и нехотя, без особого интереса ткнул ему кулаком в сопатку. Тот отскочил, схватившись за нос, завертел головой по сторонам: «Видели? Он сам первый начал!»
За хилого Хорька вступился толстый туповатый переросток Мешок Брюхо, следом — Бородок и Вороток, два брата-оборвыша с Потрошки. Всем было досадно, что Последыш своим метким броском не дал поиграть. Когда ему удалось вырваться и задать деру, одно ухо уже горело огнем, саднили разбитые губы, ныла левая скула — быть синяку. Всегда так: навалятся кучей — и рады.
Ноги понесли Последыша в порт, где был у него излюбленный уголок, загороженный от мира высокой кладкой бревен и грудами строительного камня. Здесь не мешали чужие глаза, мирно пахло смолистым деревом, мельтешили на меляке мальки. Здесь можно было умыться и посидеть на коряжине, переживая обиду.
