Тут лавочник пришел в себя и беспомощно огляделся. Далекий мудрый голос говорил ему: закрой лавку! Хватит дразнить судьбу!.. Увы, мудрый голос лишь раздражал лавочника, пробуждая дикого быка его упрямства. Скуп-сын решил, что лучше сдохнет, а лавку не закроет. Досидит до конца. Что там осталось — жена? Плевать, это он как-нибудь переживет. Этим его не испугаешь. Лавочник вспомнил всех самых сварливых, ленивых и скупых баб поселка, вспомнил — и криво усмехнулся. Любой из них он бы живо дал окорот. Ничего. Не страшно. И, приготовившись таким образом, стал ждать.
Люди по наивности часто думают: вот, мол, все — хуже быть уже не может. Но стоит подумать так, злодейка-жизнь тут же начинает доказывать: может, может. Еще как может! Поэтому люди опытные стараются не только не высказываться по этому поводу, но и мыслей таких не держать. Однако Скуп-сын, по молодости лет, должного опыта не имел.
Так сидел он, сидел, и еще раз вышло ему предупреждение: в тишине, припорошенной дальним шумом прибоя, трижды пронзительно прокричал морской орлан, враг чаек, птица недобрая. Рыбаки говорят, как услышишь орлана — в море не выходи, не будет удачи. Но Скуп-сын в море и не собирался, поэтому только дернул толстой щекой — и остался на месте.
…Сначала, как в навязчивом страшном сне о крыльцо вновь застучала палка Смела. Потом — хр-р… их-х! хр-р… их-х! — услышались жуткие вдохи-выдохи Сметлива. И хотя других звуков не было, хребтом уловил лавочник: кто-то там еще с ними. Не выдержал — опустил тяжелые веки. А когда поднял и увидел, кто этот «кто-то» — тоскливый вой услышал внутри себя. Он-то думал про баб, а такого вот — не угодно? Верен, дремучий пьяница, за которого не то что любая-всякая, а не пошла бы и дурочка с лошадиной мордой. Сколько помнил Скуп-сын, Верен всю жизнь был один, и всю жизнь пил. И сейчас его, видно, от Дюжа вытащили.
Почувствовал лавочник, что задыхается. Того и гляди, захрипит не хуже Сметлива. Кровь ему в голову бросилась. Да и есть от чего, согласитесь. А Смел тем временем эдак по-хозяйски на колечко указывает и производит пальцем с черным обломанным ногтем манящее движение: подай-ка, мол.
И сломалось тут у Скуп-сына кормовое весло, и понесли его волны безрассудного гнева. Кричал он что-то несвязное, навроде — ходят тут разные, покупать не покупают, грязь таскают только, а время что — дармовое? Еще — идите отсюда, закрыта лавка — не видите? Не знаете, что ли — отец у меня помер, торговать три дня не положено! И еще что-то кричал, руками махал безобразно и лицом дергался.
