Доедали рассеянно, прислушиваясь к себе: что там, внутри? Но разобрать было трудно, потому что там уже вовсю кипела негаданная, небывалая надежда, что время для них покатилось вспять, что мудрый Управитель послал их не только против течения Паводи, но и против течения жизни. И накатывал тут же волной ледяною страх, что не так это все, что обманом окажется, сгинет за первым же поворотом — и вновь захрипит Сметлив, и у Смела вместо нового зуба прорежет десну догнивающий корень…
Было им всем не до разговоров. Молча собрались, молча пошли. В пути, отчаявшись разобраться в себе, стали пристально, жадно приглядываться друг к другу. И Сметлив указал Верену глазами на Смела, который шел, совсем не опираясь на свою палку, а иногда, забывшись, принимался сбивать ею колючие зеленые головки придорожного дурмана. И Смел, вдруг резко остановившись, изумленно оглядывался на Сметлива: тот легко поспевал за ними, и не только не задыхался, но еще и мычал что-то себе под нос.
Шли долго, присели отдохнуть на зеленой полянке у обочины. Тут Смел опять запустил палец в рот, провел им по деснам — и замер. «Второй полеж», — севшим голосом сообщил он, а в глазах его были ужас и счастье. И Смел вскочил, и завопив, швырнул свою длинную палку в кусты, и пустился в пляс на пыльной дороге, равнодушной к их радости. Верен сидел и смеялся, а Сметлив тоже вскочил, топнул пару раз, но раздумал плясать, и заревел во всю глотку старую рыбацкую песню — ту, что мычал себе под нос по пути на эту полянку:
В Большую Соль, в большую смерть идем,
где вся надежда — пара рук да весла.
И ждет в пучине нас последний дом —
он ждет за годом год, и день за днем, —
и он дождется всех. Но это — после.
А мы выходим в море, каждый раз
на весла ли надеясь, на авось ли, —
но это жизнь. А грянет смертный час —
так это не сейчас и не для нас.
Когда-то — и для нас. Но это — после…
Крючок никогда не брал с собой на пасеку сетку или дымокур: пчелы не кусали его, а если какая с разлету запутывалась в бороде — осторожно освобождал и пускал с пальца. Ему нравился его бревенчатый домик на отшибе, нравилось выпутывать из бороды пчел, нравилась вся эта тихая деревенская жизнь, тем более беззаботная, что местный лавочник Черпак охотно принимал мед на продажу. Если же иногда и хотелось Крючку наколдовать что-нибудь этакое… то не со зла. Просто, очень уж однообразно текли дни в Хлебах.
Вообще-то колдунов в Поречье не было. Нагаст Первый Основатель давным-давно извел их за смуту и непокорство своим известным указом, в котором велел испытать все черные книги огнем и запретил колдунам держать учеников. Книги постепенно пожгли, ученики остались недоучками и пошли в бродячие фокусники. Так что через поколение про злых колдунов никто уже и не вспоминал. Оставались, правда, норики, но их в счет не брали.
