Он сидел, oседлав лавку – а девчонка замерла боком к нему. Колени неловко сдвинула в сторону, вместо того, чтобы забросить их ему на бедро. И, повернув голову, смотрела на него так, словно хотела сказать ещё что-то…
Ну-ну, насмешливо подумал Харальд.
– Четыре луны, а ты все ещё не поняла, с кем живешь, – все так же шепотом дoбавил он. – Меня называют берсерком, Сванхильд. И правильно называют. Когда я скалю зубы – тебе лучше молчать. Потому что в гневе берсерки не разбирают, где свои, а где чужие. Γде правые, а где виноватые.
Девчонка приоткрыла рот – но тут же его закрыла, прикусив нижнюю губу.
Напугал, довольно решил Харальд. Ничего, в следующий раз будет умней. И не станет сравнивать его с Одином.
Хотя, если вдуматься,то, как он обходился с бабами до неё, недалеко ушло от того, как поступал Один с жертвами. А может, было даже хуже…
Харальд поморщился – думать об этом не хотелось. И, оставив в покое её грудь, скользнул рукой по животу, пока еще мягкому и впалому. По-хозяйски закинул одну ногу Сванхильд себе на бедро – раз уж сама не догадалась. Накрыл ладонью холмик под её животом, вдавил пальцы в мягкое, погладил.
Ниже пояса все потяжелело ещё тогда, когда он ладонью накрыл её грудь. Сейчас рука подрагивала от желания,и влажная девчонкина потаенка была под его пальцами нежней цветка. Хоть и недостаточно скользкой пока что.
Интересно, что за слова у неё просились недавно на язык, вдруг подумал Харальд. Лишь бы не об Одине.
Ведь из-за глупости все началось, думала Забава.
И глупость была её. Сколько раз Харальд говорил, чтобы его спину не трогала? А она то забудется, то попросит разрешения пощупать – не из баловства, кoнечно, а потому что боязно за него. Но какой мужик вытерпит такое непослушание? Да не по делу, да не по разу…
А все равно было обидно, что Харальд опять пригрозил ей чужой болью и чужими смертями.
Забава уже придумала, какими словами ему ответить – но в бане было тепло, они наконец-то были вдвоем, после дней и ночей, проведенных у людей на глазах, в дороге и в пещере. А Харальд сумел выжить после того, как грудь ему разнесло молотом – чудо небывалое, да и только…
Хотелось радоваться, а не сориться.
Лучше промолчу, решила Забава.
Пальцы мужа гладили её тело между ног, сбивая с мыслей. Харальд наклонил голову. На левой половине лица, освещенной огнем, полыхавшим в каменке, выпирали желваки. На широкой груди, под соском – мелким, бледным, мужским – все с той же левой стороны залегли свежие шрамы. Над сердцем, под сердцем...
