Анна Егоровна потушила коптилку. В темноте она пристроилась возле печки-«буржуйки» и, бесцельно переворачивая красные угольки, прислушивалась к долетающим сюда, в подполье, звукам боя.
Пулеметные очереди и частые винтовочные залпы сменяли друг друга. Земля от взрывов вздрагивала и осыпалась жиденькими ручейками.
«Где-то мои маются», — думала Анна Егоровна о муже и старшем сыне Василии, которые ушли с красными еще осенью. Но тревога о них была какой-то спокойной, привычной, а вот о детях изболелось сердце. Шесть дочерей, мал мала меньше, да сын Иван, единственный десятилетний мужик в доме, спрятались под разношерстным хламом и спят. А она не может. Какой сон, если в доме ни куска хлеба и высунуться из голбца нельзя.
В тревоге, в грохоте боя, не умолкавшего ни на час, прошла неделя.
263-й стрелковый полк, пополненный местными коммунистами и комсомольцами, грудью защищал Сиву. Несмотря на тройное превосходство, офицерская дивизия колчаковского генерала Пепеляева не могла сломить сопротивление красных бойцов. С ожесточением штурмовали колчаковцы позиции полка, который к исходу недели можно было собрать в одну роту.
В ночь на 19 марта 1919 года командование 3-й армии приказало сдать Сиву. Под покровом темноты уцелевшие остатки полка отошли в глубину таежных лесов, к верховьям Камы.
Неожиданно наступившая тишина испугала Анну Егоровну. «Неужели наши отступили?» — подумала она и невольно вздрогнула. Мать знала по рассказам беженцев, что колчаковцы никого не милуют, а красноармейским семьям достается особенно лихо.
Ее нерадостное раздумье нарушил топот кованых сапог. Крышка подполья с грохотом распахнулась, и два солдатских лица наклонились к проему:
— Кто есть живой, вылазь на белый свет!
Мать разбудила детей и первая поднялась по ступенькам. Ослепительное солнце больно резало глаза, и она зажмурилась. За ее подол держались дочурки, сонные, русоволосые. Потирая глаза и зябко поеживаясь, они испуганно смотрели на солдат с погонами. Только Иван стоял особняком, немного в стороне, исподлобья разглядывая пришельцев.
— Все, что ли? — зло спросил офицер.
— Все тут, — спокойно ответила мать.
— Врет она, господин поручик, врет! Муж и сын у большевиков, — взвизгнул Павел Караваев. Это он привел белых к Раксиным.
Маленькими припухшими глазками он угодливо смотрел прямо в рот офицеру, ожидая приказания.
— Обыскать! — рявкнул тот.
В избе все на виду, и солдаты недолго ворошили домашний скарб. Караваев спрыгнул в подполье, но и там добра оказалось не больше. Чертыхаясь, он вскоре вылез с ведром яиц, припрятанных матерью на черный день.
