Раксин увидел вечером Яшу Караваева и узнал от него, что рыба-то есть, но она на станции Верещагино на складе, и заведующий магазином отказался ее вывозить до хорошей погоды.
А погода и впрямь была такая, что добрый хозяин собаку на улицу не выпустит: ветер, слякотный снег, пурга — в общем, ни пешему, ни конному ходу нет.
Раксин с Караваевым решили ехать на станцию. Не знаю, как они добрались, но слыхал, что сани чуть не на себе волокли, а рыбу все-таки привезли. Обогнали они Флигеля.
С этого и началось. Когда в райкоме разбирали докладные комсомольцев, то узнали про многие темные махинации нэпмана с нашими «учителями» — старыми кооператорами, которые прошли выучку еще при купцах и переучиваться не захотели. Оказывается, они нарочно задерживали товар, уступая первенство Флигелю, по договоренности с ним набавляли цену и толкали покупателя к нэпману. Тот в долгу не оставался и не скупился на взятки. Ну, жуликам дали крепко по рукам, и торговля пошла еще лучше.
Комсомольцы прочно и надолго встали за прилавки, но Раксину было тесно в белом халате. Его большие, сильные руки рвались к делу потрудней. Прилавок для Ивана был взятым, но не последним рубежом.
Зрелость определяется не метрической справкой, не документом об образовании. Она становится ощутимой и видимой в поступках и мыслях человека, который, сам того не замечая, незаметно перешагнул черту, отделяющую от детства.
И чем стремительнее полет времени, чем полнее оно событиями, тем быстрее мужают люди — таков закон жизни.
Лето 1928 года Раксин провел в дальних сельсоветах района. Вместе с дядей Сергеем Васильевичем Раксиным и другими связистами он налаживал телефонную связь районного центра с глухими деревеньками, прозванными медвежьими углами.
Отделенные от Сивы десятками верст непроезжих даже летом дорог, медвежьи углы жили своей, почти ничем не нарушаемой жизнью. Новости сюда доходили с превеликими опозданиями; и все, что делается на земле, казалось, обходило эти места стороной. Пьяные престольные праздники сменялись тоскливыми вечерами; по утрам одиноко звенели косы, и хозяйки скупо подсчитывали хлеб, растягивая запас до новины. По-прежнему крепко стояли избы кулаков под железными красными крышами. Сытыми, жирными клопами расползлись по округе эти избы; и в каждой бродила, как самогонная барда, злоба на новую власть.
Власть пока не могла обуть бедняка в сапоги и одеть в ситец, она не дралась в открытую с кулаками; но большевики с упорством и терпением разгибали крестьянские спины, бередили души мечтами о счастье, раскрывали глаза и давали права хозяйствовать без оглядки на деревенских богатеев.
