…Стихотворение называется «Снимок», подарен он мне был в Петербурге. А дарителю этот снимок подарила Анна Андреевна Ахматова в Италии, в Оспедалетти, в апреле 1912 года. И там был ее автограф. «Апрель 12-го года. Оспедалетти. Анна Ахматова».
Улыбкой юности и славы
лишь припугнув, но не отторгнув,
от лени или для забавы
так села, как велел фотограф.
Лишь в благоденствии и лете,
при вечном детстве небосвода,
клянется ей в Оспедалетти
апрель двенадцатого года.
С тем – через «ять» – сырым и нежным
апрелем слившись воедино,
как в янтаре окаменевшем,
она пребудет невредима.
И запоздалый соглядатай
застанет на исходе века
тот профиль нежно-угловатый,
вовек сохранный в сгустке света.
Сложила на коленях руки,
глядит из кружевного нимба.
И тень ее грядущей муки
защелкнута ловушкой снимка.
Какой покой в нарядной даме,
в чьем четком облике и лике
прочесть известие о даре
так просто, как названье книги.
Кто эту горестную мету,
оттиснутую без помарок,
и этот лоб, и челку эту
себе выпрашивал в подарок?
Что ей самой в ее портрете?
Пожмет плечами, как угодно!
и выведет: Оспедалетти.
Апрель двенадцатого года.
Как на земле свежо и рано!
Грядущий день, дай ей отсрочку!
Пускай она допишет: «Анна
Ахматова», – и капнет точку.
И напоследок, пожалуй, такое стихотворение… В нем легко узнаваемый силуэт города и тени тех, великих, великих людей, память о которых так нас утешает, награждает, тревожит. Там легко, не названы по именам, но легко узнать по некоторым приметам – кто это. Если Воронеж, который посмел проведать прекрасную даму, понятно, что это Мандельштам и строчки Ахматовой: «По хрусталям я прохожу несмело». А дальше в воздухе этого города достаточно, достаточно, несмотря на все его и невзгоды, и все, что с ним происходит. В этом воздухе навсегда достанет места для дыхания тех, о ком мы не перестаем думать. Вот такое:
Ровно полночь, а ночь пребывает в изгоях.
Тот пробел, где была, все собой обволок.
Этот бледный, как обморок, выдумка-город —
не изделье Петрово, а бредни болот.
Да и есть ли он впрямь? Иль для тайного дела
ускользнул из гранитной своей чешуи?
Это – бегство души из обузного тела
вдоль воздетых мостов, вдоль колонн тишины.
Если нет его рядом – мне ведомо, где он.
Это он на свидание с теми спешит,
чьим дыханием весь его воздух содеян,
чей удел многоскорбен, а гений смешлив.
Он без них – убиенного рыцаря латы.
Просто благовоспитан, не то бы давно
