Тугой узел,
затянутый Опекуном парнишки при попытке его развязать
Из всех моих учителей в гимназии я больше всего любил учителя литературы Апостолова, — пишет в своем дневнике Левшонок, — потому что он первый взял меня под свое крыло; отец делал ему однажды бочонок для вина, они были знакомы, и еще он был знаком с моим опекуном, так что, когда Опекун привез меня в город, Апостолов помог спять мне комнату недалеко от его дома. Я снимал комнату за старым постоялым двором, Апостолов после уроков часто звал меня к себе домой, давал мне книги. В первый раз я увидел столько книг в одном месте, книг было намного больше, чем буковых клепок в бондарне моего отца. Когда позже я начал писать глупые сочинения по литературе, учитель внимательно читал их и советовал мне и дальше заниматься сочинительством. После окончания гимназии я стал работать на маслобойне, целыми днями взвешивал семена подсолнечника, моя работа заключалась главным образом в том, что я бегал между весами и складом. Я очень уставал, по вечерам заходил к Апостолову поговорить, а по воскресеньям обычно оставался в городке, ехать в деревню мне не хотелось. Почему не хотелось, я объясню позже.
По воскресеньям я помогал Апостолову пилить дрова и складывать их правильными штабелями под навес, на зиму. Учитель бранил меня за то, что я пал духом на своей маслобойне, промеж гор жмыха и семечек, уверял, что я с жиру бешусь и что я должен смотреть на жизнь светло, жить, как живет подсолнух, повернувшись лицом к солнцу, то есть к свету, а не к прессам маслобойни — до них все равно дойдет очередь, мы сами в них полезем, но это будет в конце, не надо сейчас об этом думать! Он пытался закалять меня, как закаляют сталь, хотя во мне ничегошеньки стального не было. Апостолов каждый день бегал от инфаркта, у него была аритмия. Он прихрамывал на одну ногу, едва заметно, но, когда он бежал, хромота усиливалась. Учитель физкультуры Ангел Вентов привез ему из Москвы шагомер, Апостолов носил его в кармане на месте карманных часов и каждый день мерял, сколько шагов пробежал он от инфаркта. Он полагал, что для того, чтобы убежать от инфаркта, надо пробегать в день не меньше десяти тысяч шагов.
Таким я его и запомню — подвижный, прихрамывающий на одну ногу, с шагомером в кармане и пилой в руке. Он очень любил пилить дрова, приспособил для этого во дворе буковый чурбан, клал на него метровые бревна и, наступив на них хромой ногой, чтоб не елозили, принимался работать пилой. Очень часто мы пилили вдвоем, особенно когда попадались бревна потолще. Напилив груду поленьев, мы кололи их на две или на четыре части, переносили дрова под навес и складывали их там в абсолютно ровные и правильные штабеля. С двумя вещами он обращался чрезвычайно аккуратно — с книгами из своей библиотеки и с буковыми дровами на зиму. Пока мы пилили дрова на буковом чурбане, его жена Найда, молодая, высокая и смуглая, играла с учителем физкультуры Ангелом Вентовым в бадминтон. Она родила мужу мальчика, мальчик был такой же смуглый, как мать, лопоухий, с облупившимся на солнце носом. В школу он еще не ходил. С ним не было никакого сладу, во дворе он играть не хотел, карманы его всегда были набиты рогатками и камнями, и, где бы он ни пробегал, позади оставались разбитые окна.
