Пётр понял, что напрасно надеялся на память далёких предков нынешних Вольных Мореходов. Да, древние островитяне явно умели пользоваться и парусами, и вёслами, иначе они бы их просто не придумали, но их далёкие потомки совершенно утратили это древнее искусство. Теперь оно считалось суеверием, бабушкиными сказками. Пётр надеялся, что память предков проснётся в матросах «Каракатицы», но она не проснулась. Или он просто не сумел её разбудить?..
Оставался только один, последний способ.
Пётр сунул руку в карман, и в этот миг шквал обрушился на «Каракатицу» всей своей мощью. Огромная волна захлестнула палубу, ветер завизжал, заревел, и грот-мачта, переломившись, как спичка, с ужасным треском рухнула в воду вместе со всеми парусами и такелажем. По дороге она снесла часть фальшборта; прочные просмолённые канаты лопались, как нитки, и их треск не был слышен за торжествующим рёвом бури. Судно накренилось, касаясь концами рей бурлящей чёрной воды; повисшая на уцелевших вантах грот-мачта не давала «Каракатице» выровняться. Петра сбило с ног и швырнуло на перила мостика так, что его глаза едва не выскочили из орбит. Это было ужасно больно, но главное, перила устояли, не проломились, иначе оглушённый Пётр неминуемо очутился бы в воде.
На погибающее судно обрушился ливень пополам с градом. Ветер был так силен, что тяжёлые градины размером с голубиное яйцо летели почти горизонтально, пробивая насквозь прочную ткань парусов, как выпущенная из пушки картечь. Огромные волны одна за другой перекатывались через палубу накренившейся, полузатонувшей «Каракатицы». Пётр нащупал в мокром кармане холодную медную загогулину и сжал её в кулаке. Обезумевший от ужаса Свисток сопротивлялся, цепляясь за мокрую материю колючими медными лапками, но Пётр был сильнее и всё-таки вытащил его наружу.
— Морские команды знаешь? — прокричал он.
Свисток приоткрыл один глаз.
— Мы уже утонули? — жалобно пропищал он.
— Морские команды! — снова крикнул Пётр, выплёвывая горько-солёную морскую воду. — На тебя вся надежда!
Свисток открыл второй глаз.
— Давно бы так! — пискнул он.
Его тонкий голосок не мог перекрыть рёв ужасной бури, но он пробивался сквозь грохот и треск, как пробивается тонкое сверло через толщу металла. Впрочем, вопреки обыкновению, Свисток не стал пускаться в долгие разговоры и пререкания: он шевельнулся у Петра в руке, вытянулся в прямую линию и снова свернулся улиткой, но немного не так, как свернул его когда-то Пётр. Теперь он не просто напоминал боцманскую дудку — он стал ею. Пётр поднёс дудку к губам и свистнул, вложив в этот свист все свои силы.
