Все реже хлопала дверь. Наплыв посетителей постепенно стихал.
— Скорей бы домой, девочки.
— Не говори.
Вот и еще один посетитель ушел. Мельком глянув на часы — без трех минут семь, Полина вынула из кассы деньги и принялась их считать. Сегодня вносили квартплату, надо успеть к приезду инкассатора. Светлана тоже склонилась над столом. И опять ни одна из девушек даже не вспомнила об инструкции: словно бы в насмешку буквоедам, сочиняющим все эти инструкции, сидели перед окнами, ярко освещенные светом. Дверь оставалась открытой. Толстые пачки трехрублевок, пятерок, десяток трепыхались в их проворных руках. Валя подошла к телефону, позвонила знакомой. Поговорив, положила трубку раньше, чем успел отключиться телефон подруги.
Полине послышалось: наружная дверь словно бы открылась. В тамбуре, ей показалось, шла какая-то возня, однако в зал кассы никто не заходил. «Мальчишки, наверное, балуются, — успела подумать она. — Надо пойти турнуть». Но тут внутренняя дверь сберкассы с треском распахнулась от удара ногой и невысокий, в светлом, выскочил на середину. Лицо его было безглазо, безносо, и только голос — истеричный, взвинченный, как у мальчишки, играющего на задворках в войну, — дошел до ее сознания:
— Руки вверх, вверх руки, говорю, руки!..
«Что за чушь, что за розыгрыш, что за маскарад, что за глупые шутки?!» — замелькали мысли, и Полина, бледная, с окаменевшей улыбкой, трудно постигала, что это не игра, не розыгрыш. Что это не в кино, что ее сейчас вправду убьют… На нее — прямо в грудь — смотрит вороненая трубка с черной дыркой.
«Пу-ле-мет, ав-то-мат», — прыгали в мозгу, словно горошины в погремушке, слоги, складываясь в одноединственное — сознание, что через миг ее не будет. А деньги не пересчитаны. И острая жалость к себе — столько еще дел не успела! И никто не узнает, о чем она думает в эту сек…
Визг Вали врезался в уши. И тогда она тоже закричала, а руки оказались уже вверху сами. («Стыд! Стыд! Но что я могу!..»).
— К стене, к стене лицом, — кричал безликий, из-за его плеча виднелась вторая, на голову выше, но такая же безглазая и безносая фигура.
Эдик Головин считал себя достаточно выдержанным и закаленным. Все-таки двадцать три года, за плечами институт, стажировка в армии, серьезная должность, С мальчишеством покончено окончательно и бесповоротно. Раньше, иногда, в мыслях, он совершал что-то героическое. Кого-то ловил, вступал в рукопашную. Слава, положенная в таких случаях, даже в мыслях была приятной. Но это было раньше. Сейчас он об этом просто не думал. Ну, во-первых, почему именно ему выпадает честь совершить что-то героическое, во-вторых, если уж выпадет, он поступит сообразно обстановке, сделает свое дело и незаметным уйдет. А то еще распишут в газетах, ценный подарок выделят. Да и с кем схватиться, со шпаной? Была нужда, себе дороже. Ходи потом с фингалом.
